Заложница судьбы

Сегодня мы с вами отправимся в небольшой провинциальный городок Сульц, расположенный между Кольмаром и Мюлузом. Что, спрашивается, там интересного? Да то, что на rue D’Antes (улице Дантеса) стоит гостиница Chateau d’Antes. В нее превратился старый заброшенный замок, окруженный запущенным парком, который   бывший владелец Марк де Геккререн-Дантес то ли продал, то ли отдал за долги, объявив себя банкротом.

Именно здесь, в пристроенном двухэтажном флигеле родового замка, прожила свою недолгую зарубежную жизнь Екатерина Николаевна Гончарова, свояченица А. С. Пушкина.

После  продажи этого дома, находившиеся в нем вещи, частично перекочевали в местный краеведческий музей «Bucheneck»,  где в двух комнатах, отведенных Дантесам-Геккеренам, среди прочих экспонатов висит большой трехметровый портрет работы Бэльца. На нем – в полный рост изображена Екатерина Николаевна.

Бальное платье, в опущенной руке лорнетка, надменное лицо, а в больших темных глазах – грусть и печаль. И в этом нет ничего удивительного, потому что ей было совсем несладко жить на чужбине с нелюбящим мужем, в семье, так и не ставшей родной.

Всегда приятно писать о людях удачливых, добившихся в жизни определенных высот. Но ведь Судьба, увы, улыбается далеко не всем. И эта женщина была из тех, кого капризная Фортуна не одарила своей благосклонностью.

Несмотря на то, что сестры Гончаровы росли в обширной помещичьей усадьбе с огромным парком, оранжереями, прудами, конным заводом, детство у них было тяжелым. Причиной тому была мать, Наталья Ивановна, обладавшая крутым нравом и тяжелой рукой. 

После скоропалительной свадьбы с Николаем Гончаровым, выходцем из старинной купеческой семьи, она была уволена с должности фрейлины двора Её Величества Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны, посчитавшей сей брак нонсенсом. И поэтому ее дальнейшая  жизнь связана не со светским Петербургом, а мужниным имением при Полотняном заводе, что еще во времена  Петра Первого поставлял паруса кораблям российского флота.

Все было хорошо до того момента, пока Николай Афанасьевич, был здоров. Когда же он, упав с лошади, повредил голову, ей пришлось  взять на себя управление всем хозяйством и производством. И в такой обстановке ее властная натура дала волю тирании. Неудивительно, что жить с ней было трудно. Особенно девочкам.

Когда дочери подросли, получив, несмотря ни на что, неплохое образование (они хорошо танцевали, говорили на нескольких языках, знали литературу), мать стала вывозить их на балы в Калугу и Москву. 

Её целью была забота о будущем. А в чем оно, будущее? В том, чтобы удачно «пристроить», выдав замуж. Но тут возникли проблемы, обусловленные, во-первых, незначительным приданым, а, во-вторых,  заносчивостью матери, относившейся к выбору женихов слишком  придирчиво.

Время шло. Невест никто не расхватывал, а обстановка в имении становилась все хуже. И без того действовавшая на окружающих угнетающе, Наталья Ивановна, превратила дом в сущий ад. Она стала выпивать, ударилась в религию, окружила себя монашками-приживалками. 

И неизвестно, как бы все обернулось, не появись на горизонте  Пушкин, страстно влюбившийся в самую красивую из сестер — младшую Наталью. Он не только увез отсюда ее, но и приютил двух других девушек.

На вопрос своего друга П.В. Нащекина «Зачем берет в свой дом своячениц?», Александр Сергеевич, помрачнев, ответил, что барышням жить в родительском доме просто неприлично, ибо Натальи Ивановны «беспрестанно пьет и со всеми лакеями амурничает!» Если бы он только знал, чем обернется  этот благородный жест!

По приезде в Петербург, Екатерина Николаевна поначалу чувствовала себя в новой обстановке некомфортно. Ей, не такой красивой, как Натали, и не такой независимой как Александрина, было трудно привыкать к высшему обществу с его законами и традициями. Тем более, что свет принял ее холодно, сочтя заурядной, не стоящей особого внимания.

Что поделаешь, она была не из тех, кто производит впечатление сразу. Для того, чтобы оценить ее ум и обаяние, требовалось более близкое знакомство, на которое никто не шел.

Она же, гордая и тщеславная, больно переживала пренебрежение. Так, например, в момент появления их с Александриной  в салоне светской львицы графини Фикельмон, та представила девушек как «сестер мадам Пушкиной», и Екатерина едва сдержалась чтобы не ответить.

Подобных моментов, казавшихся со стороны мелочами, было немало. Ей, страстной и порывистой, приходилось притворяться, прятать эмоции под маской внимания,  любезности, улыбки, полушутливой  болтовни.

Тем не менее, судя по письмам, которые отправлялись в имение матери, она была довольна. Гордо рассказывала о балах и вечерах, описание которых оживлялись остроумными замечаниями Александрины относительно петербургских кавалеров.

Время шло. Цель, с которой девушки прибыли в столицу, не достигалась. А светские увеселения требовали денег на наряды, духи, аксессуары… Приходилось выпрашивать у брата, в ведение которого перешли фабрика с имением, у тетки  Е.И. Загряжской, у сестры, даже у Пушкина.  Ей было и неловко, и больно. Но другого выхода не было. Как не было на горизонте ничего, предвещавшего счастье.

И вот тут-то на светскую сцену вышел красавец-француз  Д’Антес. Высокий, белокурый,  круживший головы многим женщинам. Откуда он взялся? Чтобы ответить на этот вопрос придется несколько отклониться в сторону от нашего повествования.

Жорж-Карл Д’Антес родился в небогатой дворянской семье в 1812 году во французской провинции. Получив первоначальное образование в Эльзасе, учился в парижском Бурбонском лицее, затем в Королевском военном училище Сент-Сир, которое не окончил из-за того, что примкнул после июльской революции 1830 года к легитимистам, сторонникам Бурбонов, группировавшихся в Вандее вокруг герцогини Беррийской. Но этот лагерь потерпел поражение, и Дантесу ничего не оставалось, как отправиться на поиски счастья за рубеж.

Сначала он намеревался поступить на военную службу в Пруссии, но отказался от этой затее, ибо там пришлось бы начинать с самой  низкой должности унтер-офицера. Другое дело Россия — страна неограниченных возможностей для иностранцев. И он, взяв  рекомендательное письмо у самого  принца Вильгельма Прусского, с которым был лично знаком, двинулся в путь.

В дороге молодой человек сильно простудился и вынужден был задержаться в гостинице захолустного немецкого городка. Он метался в жестокой горячке, когда судьба привела в тоже место барона Геккерена, возвращавшегося из отпуска в Россию и вынужденного остановиться из-за серьезной поломки экипажа.

Услышав о лежащем в беспамятстве молодом офицере, барон заглянул к нему в номер. А, заглянув, увидел прелестного молодого человека. Неравнодушный к мужской красоте, был сражен наповал и, задержавшись в гостинице, стал ухаживать за больным.  А когда Д’Антес  поправился, они продолжили путь вместе и прибыли в Петербург в октябре 1833 года.

Заинтересовавшись не на шутку новым знакомым, Геккерен взял над ним серьезное шефство. В частности, нанял учителей для быстрого овладения русским языком.  «Ему так хотелось привязать молодого человека к себе, что он даже решил его усыновить, передать «свое имя, свой титул и свой герб». 

Тот, естественно, не возражал. Но для этого требовалось согласие родителей и солидных инстанций. Испросив разрешение у Д’Антеса -отца, для чего  пришлось съездить в Эльзас, он начал хлопоты через голландское посольство. 

Чтобы добиться своей цели, Геккерен, не стесняясь, обманывал налево и направо. От нидерландских властей скрыл факт нахождения Д’Антеса на иностранной военной службе, а от российских чиновников потребовал, чтобы во всех  официальных бумагах   новоиспеченного сына сразу же называли бароном Ван Геккереном, не ожидая времени, положенного законом.

Впрочем, юлить и обманывать Геккерену было не впервые. Этот «старый лис», неразборчивый в средствах дипломат, которого  Д.Ф. Финкельмон характеризует как «лицо хитрое, фальшивое, мало симпатичное», о котором впоследствии даже его друг и покровитель К.В. Нессельроде в одном из приватных писем напишет, что Геккерен «на все способен: это человек без чести и совести; он вообще не имеет права на уважение и нетерпим в нашем круге»,  занимался разными, недостойными его поста  вещами. Например, торговлей, вступая в постоянный конфликт с таможенными службами. 

Д’Антес же, благодаря такой опеке, в самое короткое время достиг много из того, чего хотел. Через графиню Д.Ф. Фикельмон  познакомился с императрицей Александрой Федоровной, а через художника-баталиста Адольфа Ладюрнера — с императором Николаем I. Это дало возможность быть зачисленным  корнетом в Кавалергардский полк с ежегодным негласным пособием. Его приняли в элитные войска, куда брали лишь русских потомственных дворян, что поначалу вызвало у офицеров явное недовольство.

Но Д’Антес умел нравиться, умел произвести впечатление, поддержать остроумную беседу, предложить интересующимся книгу, запрещенную в России. Он прекрасно танцевал, фехтовал, гарцевал, владел оружием. Короче говоря, обладал всеми качествами, которые ценятся в свете. Не удивительно, что его принимали во многих домах Петербурга: у Карамзиных, у Вяземских, у Мещерских, у полкового командира Полетики…

Тем не менее, о впечатлении, которое производил этот человек в петербургском обществе, имеются противоречивые свидетельства.  Одни его считали «необразованной выскочкой», другие — развратником, третьи — веселым и хорошим товарищем. 

Таково мнение мужчин. Что же касается женщин, то они все, без исключения, были от него без ума. Даже сама императрица. И он кружил милые головки. Но лишь до тех пор, пока сам не влюбился. А,  влюбившись, расчетливый практичный карьерист, умевший контролировать каждый свой шаг, изменился. С ним произошло невероятное. Просто умопомрачение. Не останавливало даже то,  что такая страсть вызывала  гнев Геккерена,  ревнующего «любящего сына».

Как известно, предметом его обожания стала Наталья Николаевна, встреча с которой  перевернула как его, так и ее жизнь.Поначалу ухаживания Д’Антеса за Пушкиной «не нарушало никаких великосветских приличий», хотя и становилось объектом пересудов.  Но ему было мало светского общения, он настаивал на близости. Натали отказывалась, несмотря на ответные чувства, в которых признавалась в одном из писем: «Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, ибо всё остальное мне не принадлежит». Да, изменять мужу было не в ее манере. Пококетничать, закружить голову – да. Но не более.

Другой на его месте бы отступил. Но Жорж лишь утвердился в своем намерении. Восхищенный, он писал: «Она осталась чиста перед целым светом, она может не опускать головы. Нет такой женщины, которая повела бы себя также». Впрочем, «преследование» пришлось прервать на несколько месяцев из-за сложившихся обстоятельств: траура по поводу смерти свекрови, а затем родов. (Запись, приведенная выше, относиться к марту 1836 года, когда Наталья Николаевна была на шестом месяце беременности).

Их новая встреча  произошла лишь летом следующего года. Увидев  предмет своего обожания, Д’Антес окончательно лишился благоразумия. От отстраненного благоговения и благородной сдержанности не осталось и следа. Светское общество начало оживленно наблюдать за страстным романом. Заключались даже  пари на то, когда барону удастся сломить сопротивление «Мадонны-поэтши», и чем закончатся страдания ее «несчастной сестры».

Вот мы и подошли к истории Екатерины, у которой к этому времени со светским повесой сложились определенные отношения. Влюбленная в Д’Антеса, она ревновала, нервничала, и, в конце концов, настолько отдалась чувствам, что решилась на крайний шаг. 

Но, отдавшись, стала понимать, что совершила опрометчивый поступок, ибо он вовсе не собирался жениться, так как был занят открытым  ухаживанием за Натали. Танцевал с ней на балах, присылал ей книги, театральные билеты, сопровождаемые щекотливыми записками.

Все это происходило на глазах у Пушкина, который возмущенный  поведением назойливого ухажера, на одном из вечеров  строго-настрого запретил Наталье Николаевне даже говорить с ним. Та, казалось бы, подчинилась. Но зажженная в ее сердце любовь, страстная, всепрощающая, заставляла  забывать о наказах мужа и  мечтать о поклоннике.

Д’Антеса же редкие, прилюдные встречи уже не устраивали. Он упорно настаивал на развитии отношений, проявляя такое упорство, что Наталья Николаевна, испуганная напором и непредсказуемыми последствиями, пошла на отчаянный, необдуманный шаг. Она согласилась на тайное свидание, которое обманным путем устроила в  своей квартире Идалия Полетика.

Оставшись с предметом своей страсти наедине, Д’Антес неистовствовал. Он умолял, обещал застрелиться в том случае,  если  она ему не отдастся ему.  Натали,  попытавшись его образумить и видя, что  это  бесполезно,  улучшив подходящий момент, вышла из комнаты.

А спустя некоторое время,. 4 ноября 1836 года, несколько человек, близких Пушкину, получили анонимный «Диплом», где сообщалось об избрании его коадъютором «Великого магистра Ордена Рогоносцев». 

За сим последовало объяснение с женой, которая, в порыве раскаяния, рассказала обо всем и показала письма Д’Антеса. Несмотря на уверенность в порядочности жены, Пушкин был глубоко оскорблен, ибо  платоническая измена – тоже измена. Он, пусть и косвенно, оказался в роли обманутого мужа, того самого, над которым всегда с удовольствием изощренно издевался.  Примерять на себя столь жалкую и смешную роль было нестерпимо больно. Защитить честь мог лишь смертельный поединок.

Луи Геккерен от имени сына принял вызов, однако попросил отсрочки на сутки, во время которых, задействовав все свои каналы, постарался предотвратить катастрофу. Ведь дуэль никак не вписывалась в его планы. Из-за нее могла рухнуть вся, идущая в гору,  карьера Д’Антеса. Помогла напуганная до смерти Наталья Николаевна.

Она обратилась за помощью к Жуковскому, сумевшему устроить так, чтобы  поединок отложился на две недели. Затем, с помощью тетки сестер статс-дамы Е. И. Загряжской, и вовсе удалось притушить конфликт.

Екатерина Ивановна, вызвав  для переговоров Геккерена,  предложила решение, способное удовлетворить Пушкина: женитьбу Д’Антеса на Екатерине. Ухватившись за спасительную соломинку, папа-Геккерен стал уверять, будто его сын давно влюблен в старшую Гончарову, что его ухаживания за  младшей  просто неправильно истолкованы.

Итак, Екатерине было сделано предложение, которым  Жорж убивал  дух зайцев: обезоруживал Александра Сергеевича, и публично покрывал связь с фрейлиной императрицы (с декабря 1834 года по протекции все той же тетки племянница заняла это место при дворе Александры Федоровны). К тому же женитьба давала возможность сближения с Натальей Николаевной на правах родственника.

Когда 17 ноября о помолвке объявили официально, Пушкину пришлось, несмотря на обуревавшие его чувства, написать  письмо  своему секунданту, объявив вызов «как  бы не имевшим места», ибо изобличить заведомую ложь просто не имел возможности.

Он неиствовал, метался по квартире, действую на нервы жене, болезненно реагировавшей на происходящее. «Натали  нервна, замкнута, и когда говорит о замужестве сестры,  голос у нее прерывается», — писал об этих днях С. Н. Карамзин.

Из Полотняного завода срочно прибыл брат Гончаровых Дмитрий, привезя благословение матушки. Однако в Петербурге попал в неудобную ситуацию из-за вопроса о приданом, которое требовал жених. У Дмитрия Николаевича с собой денег не было. Выручил неожиданный контракт,  под который ему удалось получить  хороший  аванс. 

Свадьба Д’Антеса и Гончаровой состоялась 10 января 1837 года. Произошло то, о чем Екатерина мечтала. Петербургский бомонд  живо обсуждал происходящее. «…Никогда  еще с тех пор как стоит  свет, не поднималось  такого шума, от которого  содрогается  воздух во всех петербургских гостиных. Геккрен-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех  и будоражит стоустую молву», — писала графиня С. Бобринская, ближайшая подруга императрицы, в письме к своему мужу. А это А.Н. Карамзин: «… та, которая так долго играла роль сводни, стала в свою очередь любовницей, а затем супругой».

Венчались в двух храмах  – православном Исаакиевском соборе и  римско-католической церкви Святой великомученицы Екатерины, где об этом событии остались записи, свидетельствующие, кстати, так же о том, что невеста, будучи старше  жениха, уменьшила свой возраст на три года.

После свадьбы Екатерина старалась убедить всех, а в первую очередь себя, что довольна и счастлива. Ей было приятно, пусть и не совсем искреннее, внимание мужа и свекра, нравилась роль  замужней дамы, живущей в апартаментах  голландского посольства. Но грусть в глазах и неуверенность выдавали ее внутреннее состояние.  Александрина отмечала  в письме к брату «Катя, я нахожу, больше выиграла в отношении приличия».

Что же касается Д’Антеса, то он снова стал преследовать Наталью Николаевну, оказывая знаки внимания, в чем ему помогал отец, стараясь при каждом удобном случае нашептать ей пару слов. Порой доходило до непристойностей. Так однажды, уходя с  бала, Жорж бросил довольно громко Екатерине: «Allons, ma legitime!» («Пойдем, моя законная!»), словно намекая на присутствие еще и другой.

Геккерены, явно нарываясь на скандал, вели себя беспардонно,  распространяли клевету за клеветой. Например, говорили о том, что, женившись,  Д’Антес защищал честь любимой женщины, что у Пушкина самого рыльце в пуху, так как тот, не стесняясь, сожительствует со своей второй свояченицей. Естественно, это выводило  поэта из состояния равновесия.

«Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя… Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не остаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству». Так Софья Карамзина описывает раут 24 января 1837 года у  княгини Анны Григорьевны Белосельской, то есть то, что происходило всего за три дня до роковой дуэли.

И, то, чего добивались Геккерены случилось. Чаша терпения переполнилась. Пушкин, пренебрегая словом, данным самому государю, послал в их адрес последнее письмо, провоцирующее на смертельный поединок. Копию отдал своему секунданту Данзасу со словами «Поединка мне уже недостаточно» и распоряжением в случае гибели огласить этот текст  публично.

На этот раз возможности увильнуть от дуэли уже не было.  Даже  благоволивший посланнику влиятельный Г.А. Строганов лишь развел руками. И на Черной речке произошло, что о чем мы все хорошо знаем, а потому не будем углубляться в эти события, тем более что тема нашего разговора несколько иная.

Тут возникает вопрос: знала ли Екатерина Николаевна о дуэли?  Вероятней всего, ответ будет положительным. Да, знала. Но ничего не  предприняла для того, чтобы предотвратить катастрофу. Уж больно сильно ревновала да обеими руками держалась за свое призрачное счастье. Именно этого все семейство Гончаровых не смогло ей простить до конца дней.

Вспомним, что по прибытию в Петербург она была весьма благодарна Пушкину за предоставленный кров и писала родным «(…право не знаю, как я смогу отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас…» И вот отблагодарила. Отношение ее к происшедшему выражает удивляющая своим цинизмом записка к Марии Валуевой, дочери князя Вяземского: «Мой муж дрался на дуэли с Пушкиным, ранен, но, слава Богу, легко! Пушкин ранен в поясницу. Поезжай утешить Натали».

После разразившегося после дуэли скандала Д’Антес был осужден, разжалован в солдаты и выслан из страны. За ним пришлось последовать Геккерену, отозванному голландским двором. Посланнику пришлось покинуть Россию без всяких объяснений с Николаем I,  отказавшим в аудиенции, но передавшем  «прощальную» табакерку украшенную бриллиантами и собственным  портретом. Через некоторое время в путь двинулась и Екатерина.

Перед отъездом она заехала к сестре. Во время натянутого свидания, проходившего в присутствии Александры, братьев и тетки, она увидела, насколько тяжело Натали, оставшейся с четырьмя маленькими детьми, где старшему было  4,5 года, а младшей 8 месяцев.  «Только тут, — пишет —  С. Н. Карамзин, — Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она должна была чувствовать и на своей совести; она поплакала, но до той минуты была спокойна весела  смеялась и всем  кто бывал у нее говорила о своем счастье. Вот уж чурбан и дура!»

Была она, на самом деле столь бесчувственна? Вряд ли. Просто, занятая своими проблемами, страшилась потерять свое счастье, доставшееся с таким трудом, и не владела эмоциями. Она с ужасом думала о том, что повернись дуэль иным боком, не сестра, а она осталась бы вдовой. А, кроме того, огораживая мужа, даже мысленно, виновным во всем происшедшем считала Александра Сергеевича.  Недаром,  покидая Россию, произнесла нелепую фразу, вошедшую в историю: «Я прощаю Пушкину».

В этой жизни за все надо платить. Вот и эта женщина заплатила сполна, оказавшись в чужой стране, вдали от родных, с незавидным клеймом «жены убийцы», закрывшем дорогу в Высший свет. Ведь даже в Вене, куда они с мужем ездили шесть лет спустя после  «известных событий»,  где провели зиму по приглашению свекра, получившего вновь, после долгой опалы, дипломатическое назначение, чувствовала враждебное отношение со стороны   встречавшихся там  русских, хотя дела вид, что все обстоит не так уж грустно. 

«Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей Эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным, здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа», — писала она оттуда брату Дмитрию.

В основном же жизнь протекала в далеком Сульце, французском имении настоящего отца Жоржа  — барона Джозефа-Конрада Д’Антеса, куда письма из  России  шли месяцами. Впрочем, она редко получала  весточки от брата и матери, которые потом и вовсе перестали  писать. От сестер, естественно, ничего не было. О прежних взаимоотношениях осталась лишь память  —  подаренный на свадьбу золотой браслет с тремя треугольными корналинами и надписью по-французски  «В память о вечной привязанности. Александра. Наталья».

Раз уж зашла речь о браслете, то стоит сказать пару слов об  истории  приобретения этой дорогой безделушки, деньги на которую дал сам государь-император, о чем свидетельствует  письмо А. Х. Бенкендорфа к Н. Н. Пушкиной: «Его Величество, желая сделать что-нибудь приятное Вашему мужу и вам, поручил мне передать вам в собственные руки сумму при сем прилагаемую по случаю брака Вашей сестры, будучи уверен, что вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок».

Грустила ли она, вспоминая о родине? Несомненно, иначе не писала бы так:  «Иногда я мысленно переношусь к Вам, и мне совсем нетрудно представить, как Вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились только его обитатели… Уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть больше, чем ты думаешь, я по-прежнему очень люблю Завод».

В браке с Д’Антесом она  родила четырех детей. Первый из них, девочка,  названная Матильдой-Евгенией, родилась 19 октября 1837 года. Из метрического свидетельства следует, что, вопреки слухам, Екатерина до свадьбы беременна не была. Но так ли это? Ряд литературоведов считает, что дата рождения фиктивна и изменена с целью соблюдения приличий. Недаром, в сохранившихся письмах Д’Антеса упоминается о картошке,  как конспиративно называли любовники плод, растущий во чреве Екатерины.

Именно этим положением можно объяснить  загадочные слова из письма  Е.И. Загряжской  В.А. Жуковскому от середины ноября: «Слава Богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому щастию за четверть часа пред ними из Москвы приехал старший Гончаров и объявил им родительское согласие, и так все концы в воду».

Но оставив, дела петербургские, вернемся в Сульц. После первого ребенка на свет появились погодки Берта-Джозефина и Леония-Шарлотта. Появление последней было встречено с явным разочарованием. Мужчинам с трудом удалось скрыть недовольство под маской холодной вежливости: «К несчастью, это опять девочка» – отозвался о новорожденной дедушка-Геккерен.

Но разве она была виновата в том, что рождались лишь дочери?  Ей и самой хотелось порадовать мужа сыном. А потому, когда ждала четвертого ребенка, переносила все тяжело, горячо молилась о том, чтобы родился долгожданный  мальчик. Босиком  приходила в католическую часовню, тяжело опускалась на холодный каменный пол перед иконой чудотворной Мадонны и со слезами на глазах молилась, перебирая жемчужные четки.

А когда возвращалась в свою комнату, перечитывала письмо, написанное  Жоржем до женитьбы. «Позвольте мне верить, что Bы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с Вами, а сердце мое было полно нежности и ласки к Вам, так как я люблю Вас, милая Катенька, и хочу Вам повторять об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую Bы всегда во мне встретите».

Как в ту пору ей  хотелось верить, что она любима, что счастлива своей страстью и взаимным, как ей казалось, чувством Д’Антеса.

Родив сына Луи Жозефа Жоржа Шарля Мориса, Екатерина в 1843-м году умерла от послеродовой горячки. Ей было всего 35 лет. Есть предание, что уже в забытье она шептала те слова, что написала мужу после того, как он вынужден был покинуть Россию: «Единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал ее, в чем ты уже вполне уверен, это то, что тебя крепко, крепко люблю, и что одном тебе все моё счастье, только в тебе, тебе одном!»

Эта безвременная смерть была не только следствием болезни. Просто молодая женщина страшно устала от жизни в холодном черством семействе, устала быть нелюбимой, устала испытывать равнодушие мужа. Прекрасно понимая безысходность своего положения,  ненужность принесенных жертв, устала бороться, устала жить. Недаром много лет спустя ее внук Луи Метман  напишет следующие строки: «Она принесла в жертву свою жизнь  вполне сознательно».

Что касается мужа и свекра, то они все происшедшее восприняли спокойно. И даже тогда, когда она лежала на смертном одре, со свойственным обоим цинизмом, старались выколотить у беднеющего Дмитрия обещанную ренту, сетуя на то, что он уже задолжал двадцать тысяч. «Пришлите деньги, это поможет нашей славной доброй Катрин», —  писал Геккерен.

Смерть жены словно дала Дантесу второе дыхание. С ней ушло то, что перечеркнуло его карьеру и привело к разного рода неприятностям.  Он, почувствовав себя сильным и свободным, решил взять у жизни реванш. Передав воспитание детей незамужней сестре, он перебрался в Париж, где быстро вошел в политическую среду. 

Оценив обстановку и поняв, что Бурбонам уже никогда не увидеть престола, примкнул к сторонникам Луи Бонапарта, внучатого племянника Наполеона I, который 10 декабря 1848 года был избран президентом Франции, а затем, после ряда политических пертурбаций, стал императором  Наполеоном III.

В момент подготовки провозглашения империи в 1852 году барон получил от него деликатное поручение — ознакомить с намерениями  монарха прусского короля, австрийского и российского императоров. Поскольку Д’Антес был выслан из России как person nоn grata,  Николай I согласился принять его в Потсдаме как частное лицо, а не как официального представителя Луи Бонапарта.

Так эта миссия имела положительный  результат, он был назначен пожизненно сенатором, что давало право на весьма приличное содержание. После этого Д’Антес отошел от политики (лишь изредка выступал в сенате с речами по внешнеполитическим вопросам), а занялся предпринимательством, стал банкиром и промышленником,  достигнув  неплохих финансовых успехов.

В родовое поместье наезжал редко, больше обитал в Париже, в трехэтажном особняке на улице Сен-Жорж. Несмотря на прекрасный достаток, остался настолько мелочным, что, начав требовать свою долю гончаровского  наследства после  смерти тещи в 1848 году,   судился с  родными жены в течение целых пятнадцать лет, и в итоге получил какую-то часть денег.

О прошлой жизни ему напоминало немногое. Но однажды, согласно  воспоминаниям его сына произошло следующее. «Здесь, в Париже, мне было 12 лет, я шел с отцом по улице Мира. Вдруг я заметил, что он сильно побледнел, отшатнулся назад и глаза его остановились. Навстречу нам шла стройная блондинка, с начесами a la vierge. Заметив нас, она тоже на мгновение остановилась, сделала шаг в нашу сторону, но потом обогнула нас и прошла мимо, не взглянув. Отец мой все стоял как вкопанный. Не отдавая себе отчета, с кем он говорит, он обратился ко мне:

 — Знаешь кто это? Это — Наташа.

— Кто такая Наташа? — спросил я.

Но он уже опомнился и пошел вперед.

— Твоя тетка, Пушкина, сестра твоей матери.

А это воспоминания внука Луи Метмана. «Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждало бы незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьей и недостаточными средствами».

Судя по всему, Д’Антес и впрямь до конца не понимал, что совершил, почему россияне не могли ему простить ему того рокового выстрела.  И примером тому — ежедневно  повторяющаяся сцена, которую наблюдал В.И. Немирович-Данченко, будучи молодым, в Баден-Бадене. 

Мимо скамейки, на которой сидела дама преклонных лет (это была княгиня Вера Петровна Вяземская, подруга Пушкина), неизменно проходил красивый седой старик. Он кланялся, а она отворачивалась, высказывая таким образом  свое презрение к Д’Антесу, ибо это был именно он. 

Он умер  на 84-м году,  пережив свою русскую жену более чем на полвека, в ноябре 1895 года, окруженный многочисленными детьми, внуками и правнуками. Среди них не было только одной из дочерей барона — Леонии-Шарлотты, которой не стало   раньше отца — в 1888 году. Впрочем, будь она жива, вряд ли пришла бы к его смертному одру, потому что ненавидела отца.

Дело в том, что Леони став взрослой, вопреки всем законам семьи, в которой выросла, где  все, связанное с Россией вызывало злобу и ненависть, выучила самостоятельно русский язык, научилась на нем  читать и писать. Проникнувшись нежными чувствами к Пушкину, она его буквально обожествляла, а потому все стены своей комнаты увесила портретами  дяди.

Леония-Шарлотта  ценила его поэзию,  знала наизусть  много стихов, которые могла часами декламировать. Знала она и «петербургскую историю», сказавшуюся на ее отношениях с отцом.

С некоторого времени она с ним перестала разговаривать, называла не иначе как  убийцей Пушкина. На этой почве семья считала её ненормальной. Вероятно, девушка, обладавшая уникальными способностями в частности математическими (самостоятельно, дома, прошла курс Политехнического института),  и вправду была не совсем в норме, а потому закончила дни в психиатрической лечебнице, куда  ее определил отец и где под его диктовку в историю болезни  был записан диагноз  «Эротическая пушкиномания, загробная любовь к своему дяде».

Похоронили Д’Антеса на кладбище того самого городка Сульц, с которого мы и начали свой рассказ рядом с рядом с приемным отцом Жаком-Тьерри-Бернгардом-Анной бароном фон-Геккереном и женой, покояшейся под этой плитой .

Использованный материал

Александра Арапова: Гончарова и Дантес. Семейные тайны

Тень Пушкина: Как сложились судьбы потомков Жоржа Дантеса

Фотографии взяты с сайтов  

Soultz-Haut-Rhin (Сульц-О-Рен), Эльзас, Франция …

Жорж Шарль Дантес — Родовод

Гончарова, Екатерина Николаевна — Википедия

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: