Впервые имя Освальда Руфайзена я услышала в 1992 году. Это произошло во время занятия на курсах. На уроке иврита нам раздали для перевода небольшую заметку из старой газеты, где говорилось о том, что этому человеку, ставшему католическим священником, не было выдано разрешение на репатриацию из-за перемены веры. Помню, что там были слова о том, что «он, еврей, рожденный от матери-еврейки, не был признан таковым». Все дружно возмущались, не зная о том, что все соответствует букве закона, и с юридической точки зрения придраться не к чему.
А потом была экскурсия в хайфский монастырь кармелитов, где снова прозвучало имя этого человека. Уже как отца Даниэля. И, спустя некоторое время я, движимая любопытством, специально отправилась в Стелу Марис для того, чтобы познакомиться с этим человеком.
К сожалению, его там не оказалось. Удалось поговорить с одним из монахов, отцом Фернандесом, который рассказал о том, что интересующий меня человек сейчас служит в Нижнем город.
Так как в Хайфе я, практически не ориентировалась, то толком не поняла, где это находится. Переспросить почему-то не решилась.
А потом жизнь завертела-закрутила настолько, что на долгое время эта тема выпала из поля зрения. Вновь она выкристаллизовалась тогда, когда я попала в церковь св. Иосифа. К тому времени отца Даниэля, к сожалению, уже не было в живых. А потому рассказ о нем сложится из информации, полученной из разных источников.
Он родился в 1922 году в деревне Заджелу близ Живец в Галиции, в еврейской семье, соблюдавшей традиции, но не доводившей этого до фанатизма. Его отец, Элиас Руфайзен, несмотря на исправное посещение синагоги, обладал широкими взглядами, ценил светское образование.
Вполне возможно, что формированию его мировоззрения способствовали восемь лет службы в армии. Сначала в австрийской, затем, во время Первой мировой войны, — в германской и, наконец, – в польской. Выйдя в отставку с низшим офицерским чином, удостоенным рядом наград, он вспоминал о тех годах с явным удовольствием.
Что касается матери, Фанни, дочери корчмаря, бывшей на два года старше мужа и приходившейся ему дальней родственницей, то она имела и вовсе светское образование.
Поженившись в 1914 году, в далеко не юном возрасте (ей было 30, ему 28), долго не имели детей. Наконец на свет появился первенец, которому было дано имя Шмуэль Аарон (Освальд). А два года спустя родился Арье (Лео).
Своих детей Руфайзены воспитывали в светском духе. В доме говорили на польском и немецком, редко на идиш.
В шестилетнем возрасте Освальда отдали в деревенскую школу, где преподавание велось на польском. В одном классе сидели дети разных возрастов, а учебный день начинался с католической молитвы. Правда, там он проучился недолго. В 7 лет был переведен в нерелигиозную школу, что содержалась евреями, преподававшими на немецком.
И уже здесь проявились те черты характера, о которые будут упоминать все, знавшие этого человека в разные периоды его жизни: необыкновенную доброту и любовью к людям. Ведь неслучайно он, фантазер и мечтатель, будучи учеником третьего класса, придумал историю об ученом, который, рискуя жизнью, занимался поиском лекарства от неизлечимых болезней для того, чтобы облегчить жизнь обреченным.
А потом была государственная школа в городе Бельском, где ему снова пришлось перейти на польский. Способный парень получил аттестат на год раньше одноклассников. В 1939-м стал серьезно готовиться к репатриации в Палестину, так как еще в школьные годы увлекся сионистскими идеями и вместе с братом вступил в организацию «Бней Акива», которая воспитывала своих членов в духе пацифизма и альтруизма, обучала ремеслам и сельскохозяйственным профессиям.
«Моя жизнь была больше сосредоточена на «Акиве», чем на моей семье. Каждый вечер я хотел бы проводить в этой организации. Я жил с этим сионистским движением и для него больше чем для школы или для дома», — вспоминал Оскар впоследствии.
Мирное течение жизни разрушила война. 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Спасаясь от нацистов, Руфайзены, наряду с другими жителями городка, покинули дом и отправились в направлении Львова, который был занят советскими войсками.
Остановившись в близлежащей деревне, родители отправили детей на разведку, а сами, не желая стать для сыновей обузой, вернулись домой. Мальчики обосновались во Львове, где в начале 1940-го года получили последнее письмо от родителей, в котором мать просила их держаться друг друга. Больше никаких сведений они никогда не имели. По неподтвержденным данным Элиас и Фани погибли в 1942 году в Освенциме.
А у молодых Руфайзенов события развивались так. 15-летний Лео отправился в Палестину (детям до 18 лет сертификаты на репатриацию выдавали бесплатно и беспрепятственно), а Освальд, подружившись с молодежью из сионистской организации, вошел в коммуну из 60 человек, где юноши зарабатывали на жизнь физическим трудом (в этих рамках он освоил профессию сапожника), а девушки занимались домашним хозяйством. Через некоторое все вместе перебрались в Вильно.
Тем временем экспансия продолжалась. Немцы захватили Литву и, естественно, стали решать «еврейский вопрос». Дважды попадал в облаву и Освальд. В первый раз ему удалось бежать, а во второй спасла полученная в «Бней Акиве» специальность сапожника. Оказалось, что немцы конфисковав у евреев, торговавших кожей, большое количество сырья, решили сшить из нее обувь для своих нужд, а потому и «помиловали» людей соответствующей профессии.
Так как Освальд прекрасно владел немецким, то ему пришлось выполнять так же роль переводчика, стать связующим звеном между своими собратьями и гестаповцами. Особое положение давало право выходить в город со специальным документом.
Однажды, во время такой вылазки, ему повстречался крестьянин, который подвез молодого человека. Они разговорились, и поляк предложил ему, еврею, убежище. Но Освальд посчитал, что это лишнее, так как был защищен работой при гестапо. Адрес все-таки взял. И, как показали дальнейшие события, не зря.
Он пригодился тогда, когда попав в очередную облаву, устроенную литовскими полицейскими, служившими немцам, документ не сработал. Но, видимо, он родился, как говорится, в рубашке, потому что сумел бежать и скрыться в подвале одного из домов, где просидел до наступления ночи. А когда выбрался оттуда, наткнулся на немецкого солдата, который, к счастью, был настолько пьян, что принял Освальда за своего, и по дороге в отель, рассказал о том, что «немцы, проделали большую работу – расстреляли 700 евреев». Тех самых, среди которых был и он.
Услышав такое, Руфайзен принял решение не возвращаться в гестапо. Проведя ночь в саду знакомого сапожника-поляка, отправился к крестьянину, давшему ему адрес, и тот взял его в работники.
С наступлением осени фронт работ резко сократился. Хозяин указал Освальду на дверь, сказав, что тот должен покинуть его дом, потому что соседи прознали, что его работник – еврей, а это представляет опасность для всех.
Куда идти, что делать? Но снова везение. Накануне «увольнения» они с этим крестьянином повели больную корову к ветеринару, и тот, увидев грустные глаза парня, поинтересовался, в чем дело. А когда узнал, то, сжалившись, написал своим родителям, жившем в Белоруссии, письмо на польском, где просил приютить юношу, а еще дал ему немного денег на дорогу.
И вот Оскар с образком Божьей матери на груди, который подарила ему при расставании одна из работниц, 1 ноября 1941 года двинулся пешком в Турец, расположенный на расстоянии в 210 км от Вильно.
Добрался практически без приключений. Если, конечно, не считать встречи с полицейским, сопровождавшим девушку, которая шепнула своему спутнику, что он еврей. Но все обошлось — спас образок.
В Турце родители ветеринара встретили пришельца настороженно. Но он сумел убедить их, что не обременит, так как будет работать сапожником.
Обладая европейской внешностью, с документами польского гражданина, он без проблем прошел регистрацию в полиции. Потекла спокойная жизнь. Он чинил обувь, выполнял разную работу в местной школе. За это его кормили обедами в разных домах. И ни у кого не возникало сомнений, что он поляк-католик, ибо при каждом удобном случае демонстрировался образок, совершалась молитва, посещался костел.
Однажды, на вечеринке, Освальд познакомился с девушкой, которая разглядела в нем еврея. И он, стараясь спасти ситуацию, подружился с Регинкой, которая в него влюбилась и однажды привела к игуменье. Так состоялось знакомство Руфайзена с Эузебией Бартковяк, которой было суждено сыграть в его жизни важнейшую роль, о чем впоследствии она напишет в своих воспоминаниях.
Но это случится позже. А пока, благодаря прекрасному знанию немецкого, 27 ноября 1941 года он стал переводчиком у начальника белорусской полиции города Мир — Серафимовича. Исполнительный, благожелательный, молодой человек, пользовался неограниченным доверием коменданта, имел доступ к любым документам.
Несколько раз возникала кризисная ситуация, но начальник так верил Руфайзену, что напрочь отметал все намеки на его еврейство. А тот, пользуясь свободой и покровительством, помогал своим единоверцам, жившим в гетто, передавал им важную информацию. В частности ту, где говорилось, что в августе 1942 года вступит в силу распоряжение об окончательном истреблении мирских евреев. Он сообщил об этом электрику, работавшему в гестапо, а затем, около двух недель, с его помощью поставлял в гетто оружие. Благодаря этому 300-м людям удалось бежать через пролом в стене. Но случилось так, что один из оставшихся, боясь расстрела, выдал Освальда. Ситуация вышла из-под контроля. Стало ясно, что его ждет гибель.
Между полицмейстером Хайном, испытавшим шок и переводчиком состоялся непростой разговор. Последний во всем сознался, а Хайн сильно расстроился, потому что всецело доверял своему подчиненному. Он не знал, как поступить.
«Ну зачем ты сознался? — произнес он. — Я бы скорее поверил тебе, нежели какому-то еврею». А потом добавил: «Ну, скажи сам, что мне с тобой делать? Не остается ничего другого, как арестовать! Ах, Освальд, Освальд, ты доставил мне такую боль!»
Тем не менее, они вместе поужинали, а затем он проводил Руфайзена до подвала гестапо и поставил около двери охрану. Впрочем, несмотря на создавшееся положение, назавтра арестанту пришлось заканчивать начатую работу и выступать в роли переводчика. В какой-то момент, понимая всю безысходность своего положения, попросил Хайна дать ему оружие, ибо считал, что лучше застрелиться, нежели переносить пытки и издевательства.
Трудно поверить словам коменданта, которые приводит монахиня: «Ты уже бежал два раза, может быть, добьешься успеха и теперь … Ты ведь такой ловкий ..». Но факт остается фактом. Этот разговор помог выйти из депрессионного ступора и начать действовать.
Случай представился 12 августа 1942 года. Было 7.30 вечера, когда ему удалось выбраться из здания гестапо. Беглеца заметили только тогда, когда он оказался за воротами. Поднялась тревога. Одна из монахинь, увидев это, сообщила сестрам. Они выбежали на улицу и стали свидетелями страшной облавы. В преследовании принимало участие множество жандармов и полицейских, часть из них — верхом на лошадях. Слышались выстрелы и крики…
Около девяти часов жандармы и полицейские вернулись, и женщины решили, что молодого человека нет в живых, а потому прочитали De Profundis – молитву за упокой души. Только через двое суток их ждал сюрприз. Рано утром, дело было 15 августа, когда одна из монашенок вышла подоить корову, то увидела в сарае Освальда. Она привела его в гостиную, и сестры были поражены тем, как изменилась внешность здорового и красивого человека.
Во время еды он рассказал о том, как удалось бежать, как оказался за скрывшим его холмом, как перебрался в ржаное поле и спрятался копне, как после того, как жандармы пробежали мимо, переполз в несжатую рожь, как, не переставая, молился: «Господи, спаси! Господи, спаси ..» Удивительно, что немцы, тщательно прочесав поле, никого не нашли и с темнотой вернулись в Мир.
Воспользовавшись передышкой, Освальд прокрался в город и забрался в здание школы, где у одного из жандармов, с которым был дружен, имелась маленькая каморка, а утром перебрался на чердак стоявшего рядом свинарника. Оттуда он слышал выстрелы, сопровождавшие ликвидацию гетто, видел, как возвращались после окончания акции немецкие жандармы и белорусские полицаи…
Поздно вечером он попросил человека, приютившего его, сообщить об этом знакомым девушкам, и те прислали продукты, белье и рекомендательное письмо к поляку из-под Городзеня, с просьбой спрятать Освальда. Но когда тот, прошагав 16 километров, 14 августа оказался у цели, его не приняли. Ничего не оставалось делать, как уйти в лес и отдаться воле провидения. Там, сев на пенек, он задремал. И увидел пророческий сон, в котором беседовал с игуменьей, которая предложила ему убежище. Поэтому-то он и оказался здесь.
Назавтра был день Успения Богородицы, и монахини отправились на Святую Мессу в костел, расположенный на расстоянии 5 км. Там они долго молились. Страстно, неистово. А вернувшись домой, решили спрятать Освальда, несмотря на то, что могли поплатиться жизнью. О своей тайне сообщили лишь Ванде, сестре жены начальника белорусской полиции, ибо та могла предупреждать их об опасности.
Освальда поселили в амбаре, двери которого запирались на висячий замок. Принося еду, издавали звуки «Трусь, трусь, трусь», какими обычно подзывают кроликов.
Чтобы себя занять, он стал читать литературу, которую давали монахини. Первой книгой стал сборник «Голос Кармеля», за ним последовали «Чудеса и благодать в Лурде», и, наконец, Библия, которую затворник стал сравнивать с найденным на чердаке Танахом на иврите.
Все, что произошло с ним, несомненно, сказалось на мировоззрении. В силу обстоятельств душа оказалась готовой к принятию Господа. Тем более, что в его душе уже имелись предпосылки к этому, о чем он и сказал в одном интервью, имевшем место в будущем.
«Я не был набожным евреем, но был глубоко религиозен. По-детски искренне пытался найти правду. Когда мне было около восьми лет, я начал молиться Богу, прося помочь мне встретить очень мудрого человека, который смог бы научить меня правде… Я думаю, что я был религиозен не как ортодоксальный иудей, а в другом, духовном смысле этого слова…»
Монахини, чувствуя всю ответственность за того, кого укрыли, выбрали в покровители этому человеку св. Иосифа, спасшего младенца Иисуса от Ирода и постоянно молились, обращаясь именно к нему.
А 25 августа 1942 настоятельница, находясь в часовне, неожиданно услышала внутренний голос, который говорил ей: «Молись за него, ибо это будущий священник».
Она пришла в ужас: «Как это, еврей – священник?» Но ответа не последовало. Зато произошло нечто необычное, никак не ожидаемое. Через несколько часов Освальд обратился к игуменье с просьбой о крещении: «Я прошу сделать это сегодня, — сказал он, — потому что завтра оставлю этот дом. И если погибну, то в истинной вере. А кроме того, нынешняя дата — день рождения моего отца».
Ничего не оставалось делать, как совершить обряд, что и было сделано вечером. При свечах, в торжественной обстановке. Затем последовал ужин, вручение подарков… И Освальд стал упорно учить катехизис, совершать регулярные молитвы. В благодарность помогал сестрам тем, что, научившись вязать на спицах, делал на продажу свитера и юбки.
Прошло две недели, и было решено отпустить Освальда, который хотел покинуть их дом. Он ушел. Но не прошло и трех дней, как вернулся и вновь попросил убежища.
28 октября 1942 года, в день св. Тадеуша, покровителя в безнадежных делах, прошел обряд Причастия, которое провел приглашенный сестрами ксёндз.
И вновь потекла жизнь, не отмеченная какими-либо особыми событиями. В течение довольно длительного времени ему удавалось оставаться незамеченным. Когда в дом заходили посторонние или немцы, он прятался. Не раз создавалась критическая ситуация, но все обходилось. Несомненно, его хранили Высшие силы.
В какой-то момент немцы решили отобрать дом, где жили монахини, а им выделить две свободные комнатки в старинном имении костёла, где остальные помещения занимала немецкая база.
И встал вопрос о том, как перебазировать туда Освальда. Вопрос решили так. Под покровом ночи его облачили в женскую одежду с накидкой и капюшоном. Лицо, напудренное мукой, прикрыли вуалью, а в руки дали статую Богоматери и букет сухих цветов. На всякий случай часть пути прошли боковыми улицами, часть — полем.
Весь день Освальд проводил за ширмой во второй комнате, где стоял большой шкаф, в котором при необходимости можно было укрыться, а ночью пробирался в конторку завхоза, что соединялась дверью с караульным помещением. Но после того, как однажды полицаи пытались открыть ее, пришлось думать о другом укрытии. Им стал чердак, куда можно было пройти через коридор, в который можно было попасть как из жилища монахинь, так и из полиции и помещений завхоза. А потому, перебираясь на ночлег, он облачался в женскую одежду. Когда же буря и град повредили крышу чердака, пришлось перейти в сарайчик.
Прошел год со времени первого причастия. И сестры решили, что Освальду надо посетить церковь расположенную в 16 км от этого места. Отправились туда порознь. Руфайзен присоединился к женщинам на некотором расстоянии от дома. А после исповеди и причастия ушел из костела. Он должен был дождаться в лесу вечера, а с темнотой прийти в условленное место к реке на встречу с одной из сестер, обещавшей принести женскую одежду.
Только вечером в назначенное место он не пришел, чем сильно озаботил монахинь. Они успокоились лишь тогда, когда увидели, что ночью он пробрался домой через окно.
Наступила зима. В один из дней стало известно, что ожидается тщательная проверка. И Освальд решил уйти. Сестры собрали его в дорогу. Сложили в рюкзак теплые вещи, продукты, спирт, святую воду… Расставание было нелегким. Проговорили ночь напролет, до самого утра. А когда немцы покинули посты ночного дежурства, игуменья проводила свыоего крестника за реку, откуда он полями должен был добраться до леса, где базировались многочисленные отряды белорусских, польских и еврейских партизан.
Там его едва не расстреляли как немецкого шпиона, но в защиту выступили евреи, которым он когда-то помог убежать из гетто.
Освальд воевал с нацистами до тех пор, пока они не покинули территорию Белоруссии. За свою деятельность был представлен к медали «Партизану Отечественной войны» I степени, получать которую, по каким-то соображениям, не стал…
После ухода немцев должен был попасть на фронт, но представители НКВД решили использовать его для идентификации лиц, которые в Мире сотрудничали с немцами. Однако в штат, из-за того, что был евреем-католиком, не взяли.
Оставшись не у дел, Руфайзен решил окончательно, что его призвание – служение Богу. С выбором конфессии проблем не было, потому что при знакомстве с христианской доктриной этот человек был поражен девизом кармелитов, которые некогда увидел на их гербе. Фраза «Возревновал я о Господе Боге Саваофе» оказалась созвучной его душе.
Приняв твердое решение, он вместе с настоятельницей отправился в Вильно, где получил «добро» от епископа. Пробыв пять месяцев у священника в Новой Вилейке, перебрался в Краков, где был принят в монастырь. В 1946 году произошел постриг, в результате которого было получено имя Даниила Марии. А 29 июня 1952 года состоялось посвящение в сан. На церемонии присутствовали его друзья — монахини.
Почему он пошел по такому пути, отец Даниэль, объяснял впоследствии, отвечая на вопросы Нехамы Тэк, профессора социологии, написавшей о нем книгу «Во рву со львами: Жизнь Освальда Руфайзена»
«В конце концов, мое сближение с христианством не означало уход от иудаизма, а напротив, попытку найти ответ на мои, как еврея, проблемы… Когда я осознал, что я стою накануне принятия христианства, началась моя психологическая борьба с самим собой.
Я лично имел определенное предвзятое мнение о евреях, перешедших в христианство. Зная о таком предвзятом мнении, я боялся, что мой народ – евреи, отречется от меня. В действительности этого не произошло. Моя психологическая битва длилась по крайней мере два дня, в течение которых я много плакал и просил Бога направить меня…
Это не была духовная битва… Духовно я принял Христа. Вся проблема заключалась в том, как сложатся мои отношения с евреями, с моим братом и моими родителями, если они выживут».
Когда в 1956 году в Польше поднялась волна антисемитизма, многие евреи стали собираться в Израиль Решил совершить алию и Руфайзен. Чем это закончилось, мы уже говорили в начале. Но он все равно приехал сюда. Правда, как кармелит. Поселился в хайфском монастыре Стелла Марис. Его опасения оказались напрасными. Ни родные, ни друзья не отвернулись, тесная связь сохранилась.
Сначала отец Даниэль служил в храме на вершине Кармеля, а потом перешел в новую кармелитскую церковь св. Иосифа, что построил в Нижнем городе знаменитый Антонио Барлуцци. Освятил ее в честь своего покровителя св. Иосифа.
Он уделял много времени общине «Дело св. Иакова», которая была основана в 1955 году, а с 1957-го года, с благословения Папы Пия XII, получила право совершать богослужения на иврите.
Костяк этой общины составляли христианки, вышедшие замуж за евреев и оказавшиеся в Израиле, их дети и те люди, что поменяли веру. Вместе со своей помощницей Элишевой Хемкер способствовал тому, чтобы христианство не отрывалось от еврейских корней, чтобы община имела «еврейское самовыражение».
Это было кредо человека, в котором гармонично уживались еврей и христианин, недаром встретившись с Папой Иоанном Павлом II в 1985 году, он в течении полутора часов излагал ему свою концепцию возрождения в Израиле древней, первоначальной формы христианства, восходящей к апостольской традиции.
Он призывал Святейший Престол к установлению дипломатических отношений с Израилем, педалируя, что Иисус был евреем и лишь роковая историческая ошибка привела мир к войнам и ненависти, к уничтожению христианами иудеев — представителей народа, подарившего миру эту религию.
Он, свободно владея восьмью языками, служил на них мессы, произносил проповеди, писал письма, проводил поистине легендарные экскурсии в разные уголки страны, во время которых воодушевленно рассказывал о них, украшая исторические факты байками и легендами.
Он основал в городе Нагария «Дом престарелых», где могли бы получить уход праведники мира, спасавшие евреев во время Второй мировой войны
Бесконечно любя эту страну, отец Даниэль считал, что словосочетание «Святая Земля» в корне неправильно. «Земля сама по себе не может быть святой или грешной, — говорил он. — Только если мы будем святы, будет свята и земля, на которой мы живем». Не одобрял показного благочестия, считал, что «обязанность христианина — нести свой крест, а не носить свой крестик».
Как магнит железо, притягивал к себе множество людей, независимо от национальности и вероисповедания, потому что считал: «Здесь мы находимся у истоков христианства, здесь нет места разделениям». Всеми силами старался навести мост через пропасть, разделяющую иудеев и христиан.
К сожалению, не существует бессмертия даже для самых замечательных, самых выдающихся людей. И однажды у него прихватило сердце, которое болело в течение нескольких дней. Думал, что обойдется, а потому попал в больницу слишком поздно, и 30 июля 1998 года, в возрасте 76 лет закончился земной путь отца Даниэля.
Господь призвал его к себе, и он ушел. Тихо, без особых страданий. А когда через три дня шло отпевание, церковь не могла вместить всех желающих.
Кстати, погрузился в траур и весь Израиль, потому что этот день (несомненно, не случайно!) выпал на 9 Ава, скорбный день для еврейского народа, в который были разрушены сначала Первый, а за ним Второй храм. А еще именно на эту дату выпадал ряд других трагических событий.
После отпевания траурная церемония продолжилась на католическом кладбище Хайфы, где над могилой сначала прозвучали христианские молитвы и псалмы, а потом — кадиш, прочитанный его родным братом Арье…
Использованный материал
Сэм Ружанский, Леонид Комиссаренко Правда об Освальде Руфайзене (брате Даниэле). Интервью с профессором Нехамой Тэк |
Спасибо за упоминание о нашей с Сэмом книге, но один эпизод требует исправления: Между начальником полиции, испытавшим шок и переводчиком состоялся непростой разговор. Последний во всем сознался, а Серафимович сильно расстроился, потому что всецело доверял своему подчиненному. Он не знал, как поступить.
«Ну зачем ты сознался? — произнес он. — Я бы скорее поверил тебе, нежели какому-то еврею». А потом добавил: «Ну, скажи сам, что мне с тобой делать? Не остается ничего другого, как арестовать! Ах, Освальд, Освальд, ты доставил мне такую боль!»
Этот разговор был не с Серафимовичем, а с полицмейстером Хайном.
Спасибо за поправку. Непременно исправлю.
Спасибо за поправку. Непременно исправлю. А Вам — искренняя признательность за большую работу по сбору материала об этом, поистине уникальном человеке, вызвавшем у меня не только интерес, но и огромное уважение.
Уважаемая Татьяна!
Так как по жизни мне никогда не удавалось уйти от ответственности, то соответственно этому факту выработался и принцип — не пытаться спрятаться. А посему поэтому прошу Вас оценивать мою позицию с учётом этой статьи: http://berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer2/Komissarenko1.php
И ещё — просьба об оружии для самоубийства была обращена к Хайну, а не к Семеновичу.
Здравствуйте, Леонид! Ваше замечание учла, ошибку исправила. Внимательно прочитала Вашу статью. Вполне согласна. Что касается книги Улицкой, то она мне сразу же не понравилась, потому что там много вымысла. А самое главное, имеет место искажение фактов, что недопустимо в том случае, если идкт речь о конкретной исторической личности. Видно, что она плохо была знакома с материалом.