LOVE STORY

Случайное фото. Сюр.

То, с чего я хочу начать, на первый взгляд вовсе не имеет отношения к истории, о которой пойдет речь ниже. И, все же… Все же, взяв точкой отсчета события многолетней давности, мне кажется, удастся более полно воспроизвести обстановку основного действия, воссоздать атмосферу, которая в определенной степени влияла на происходящее.

Итак, представьте себе среднеазиатский город середины прошлого века. Арыки, журчащие водой, развесистые карагачи, впивающиеся корнями в растрескавшуюся от палящего зноя глину…

Именно в этот незнакомый, чуждый край с российской армией и занесло кантонистом, то есть еврейским мальчиком, взятым на тридцатилетний срок службы, прадеда моей мамы. Отслужив положенное, он обрел свободу, женился, родил двух сыновей и построил себе дом.

Каменные дома в дореволюционные времена в тех местах были редкостью. Для перечисления зданий из красного кирпича расположенных в центре города хватило бы пальцев на руках: реальное училище, казенная палата, госбанк да весьма интересная постройка, очертания которой сверху напоминали двуглавого орла, — резиденция великого князя Николая Константиновича, сосланного в своего рода ссылку за поведение, порочащее царскую фамилию.

Неудивительно, что дом моего прапрадеда, как и все прочие, был построен из самана. Для его приготовления замешивали глину с водой и мелко рубленой соломой или камышом. Затем лепили кирпичи, обсушивали и укладывали в стены.

Дом имел два входа. С одной стороны — так называемый «парадный», с крылечком и тамбуром, с другой — «черный» — через террасу во дворе. Четыре комнаты, по две смежные, разделенные коридором.

Это наследство, доставшееся после его смерти сыновьям, а потом перешло к внукам, где те и жили со своими семьями, словно в коммуналке.

Сегодня только диву даешься тому, как можно было строить дом с «удобствами» и летней кухней во дворе, без канализации и водопровода. Ведь даже много лет спустя, уже в мою бытность, воду таскали из колонки, находящуюся в конце улицы.

Во дворе кроме служб, имелись дополнительные постройки, которые лишь при наличии весьма живого воображения можно было назвать жильем. Тем не менее, они сдавались внаем. А потому во дворе обитало ещё несколько семей. И история каждой из них вполне могла бы лечь в основу отдельного очерка. Вполне возможно, что когда-нибудь так и случиться. А пока… Пока не будем торопить событий.

Окрасив Туркестан в красный цвет, революция внесла свои коррективы и в жизнь обитателей двора, сделав всю недвижимость государственной собственностью, уравняла в правах домовладельцев и квартиросъемщиков. Теперь как те, так и другие, платили квартплату посредством квитанций, называемых почему-то жировками. В остальном же все осталось по-прежнему.

Я прекрасно помню этот душный, полностью заасфальтированный двор с двумя чахлыми акациями и небольшим палисадником, в котором рос хмель, обвивавший террасу одной из квартир. Там жили Гришпуны, о которых мне и хочется рассказать.

Так как события разворачивались на весьма ограниченном пространстве, где жизненный уклад каждой семьи был на виду у соседей, за происходящим наблюдала не одна пара глаз. Ведь все обитатели двора знали о проживающих больше, нежели они сами.

Имели исчерпывающую информацию, естественно, и о Гришпунах. О том, что глава семьи Соломон Захарович, пройдя войну во вспомогательных войсках, дошел до Берлина и привез оттуда не один чемодан. О  том, что в доме появились антикварные статуэтки, посуда хорошего фарфора и ненашенская одежда, в которой щеголяли его жена Сара Абрамовна и дочь Симочка.

Пестрый шелковый трофейный халат и голубые домашние туфли с меховой опушкой, так непохожие на элементарные тапочки, называемые чувяками, что носили у нас дома, — неизменный наряд, в котором, прошу прощенья за низменную прозу, мадам Гришпун каждое утро на вытянутой руке несла в сортир, находившийся в конце двора, ночную вазу, производили на меня, девчонку, колоссальное впечатление.

А однажды в семье Гришпунов произошло событие — Симочка вышла замуж и привела в дом своего избранника — Сему Моткина, что тоже прошел войну, но, в отличие от тестя, в действующих войсках. Был несколько раз ранен, имел боевые награды. В остальном же ничем особенным не отличался: ни статью, ни лицом, ни твердостью характера.

Особенно напряженно у него было именно с последним. И это обстоятельство не давало ему возможность поставить на место тещу, невзлюбившую зятя с той самой минуты, когда он переступил порог их квартиры.

Сара Абрамовна не давала молодым жить, лезла во все дела. А он… Он молчал, считая, что таким образом сумеет ослабить силу очередного скандала. Ему было здесь тяжело. Не то, что на передовой, где, командир роты, он чувствовал себя нужным человеком, отвечавшим не только за себя, но и вверенных ему солдат.  Если было нужно, мог и послать кого-нибудь куда подальше…

Только гражданская же жизнь диктовала свои законы. И он пасовал перед тещей, раздражавшейся от всего, что бы ни делал зять.

Ее не подкупали ни его золотые руки, приспособленные к любой работе, ни уважительное отношение соседей, для которых Сема лудил прохудившиеся кастрюли и тазики. Ведь даже по воскресеньям он не отдыхал, а, вынеся во двор маленький столик с табуретом, ставил его под дерево, на узорчатую тень акции, куда вместе с увядшими цветами падала в изобилии тля, и работал.

Кроме посуды чинил обувь, обслуживая всю семью, причем, делая это ничуть не хуже дяди Яши, сапожника, сидевшего на углу в будке. Это ещё больше раззадоривало тещу, которая ела Сему поедом не только дома, но и на улице, считая, что подобное занятие недостойно уважающего себя инженера.

Почему сие происходило? Откуда бралась такая злоба, такая ненависть? Может, от неустроенности, от тесноты, оттого  что четверо взрослых людей вынуждены были ютиться в двух небольших смежных полутемных комнатках, из которых молодым, естественно, была выделена проходная? Но ведь как-то размешались, подобно всем остальным, и теснота вовсе не стала помехой тому, что через определенное время в семье появилось чернокудрое существо по имени Вовочка.

Когда мальчик немного подрос, двор ежедневно мог наблюдать картину утреннего кормления его манной кашей, в которую вбивалось яйцо со сливками. Помню, что мне всегда было жаль этого ребенка, а никелированная кастрюлька, с которой бабушка бегала за внуком вокруг акаций, и сейчас стоит перед моими глазами.

Появление Вовочки дало теще новые акции. Видя, как Семен любит сына, она всячески старалась настроить ребенка против отца. Даваемые во дворе концерты, увеличивались и по продолжительности и активности. Она шумела, кричала, не обращаясь ни к кому и одновременно ко всем, что зять ничего не приносит в дом, а если и зарабатывает, то лишь себе на мыло. Не то, что другие.

А что он? Он безропотно сносил все оскорбления. Только иногда, садился на крылечко и надолго замирал, опустив голову и запустив обе пятерни в густую, черную как смоль, но уже начавшую седеть шевелюру.

Иногда, нагладив коломенковый костюм и  шелковую рубашку,  начистив зубным порошком парусиновые выходные туфли, Сема отправлялся навестить своих родителей, откуда приносил сыну неизменный пакет с гостинцами.

Время шло. Вовочка рос, а отношения с женой, привыкшей во всем слушаться свою мать, ухудшались. В конце концов, они достигли той кризисной фазы, которая кончается неизменным разрывом. Вот и этот человек, не выдержав, ушел из дома.

Пожив какое-то время у родителей, женился, обзавелся с детьми. Казалось, новая жизнь должна была помочь забыть старое. Ан нет. Уйти-то он ушел, а душа осталась в плену у бывшей жены. Тем более, что она так и не вышла замуж.

Наверно поэтому, Сема, не теряя из вида свою первую семью, всегда появлялся именно тогда, когда был необходим: в момент переезда на новую квартиру, во время материальных затруднений, болезней..  Ведь это он, а никто иной, дежурил в больнице около Симочки после того, как её прооперировав, удалили камень из почки.

Когда в 1990-м началась повальный выезд из Союза, Сима с Вовочкой, ставшим уже Владимиром Семеновичем (ее родителей уже не было в живых), и его семьей выехала в Израиль.

Поселились они в Бер-Шеве, так как вовочкиной жене, страдающей костным туберкулезом, необходим был сухой климат. А где найдешь в Израиле более сухое место? Разве только в Негеве….

Время шло. Вот уже и Даник, симин внук, обзавелся семьей. А когда молодые перебрались в Йокнам, где младшему Моткину предложили неплохую работу на строительстве торгового центра, бабушка отправилась вместе с ним для того, чтобы помочь нянчить правнука.

Со временем перебрался в Израиль со своей семьей и Сема. Естественно, разыскал Симу. Посидели, поговорили, посетовали на то, как время безжалостно изменило их. Изменить изменило, а вот чувства сохранило. И когда Симочка упала, поломав шейку бедра, и пришлось делать операцию, верный рыцарь, как всегда, оказался
рядом. И в этот раз уже не ушел, а остался навсегда.

Они сняли квартиру неподалеку от молодых (надо же помогать Даннику!), и, наконец, зажили своей жизнью. Так по прошествии почти пятидесяти лет люди соединились вновь. Счастливы ли они? Очень. И свидетельством тому одна единственная фраза, как-то произнесенная Семеном: «Милая, как много мы потеряли!»

Мне же остается заметить, что все имена, фамилии ряд мест, где имело место  действие, а так же  фактов не тождественны реальным.

1998

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

LOVE STORY: 2 комментария

Добавить комментарий для Татьяна Яровинская Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: