Неистовый бунтарь

Я — Бертольт Брехт. Из темных лесов Шварцвальда.
Меня моя мать принесла в города
Во чреве своем. И холод лесов Шварцвальда
Во мне останется навсегда.

Так писал о себе один из самых эпатажных и противоречивых драматургов ХХ века, сын респектабельного буржуа, поднявшегося с самых низов. Невероятным упорством, помноженным на титанический труд, юноша, пришедший пешком из бедного шварцвальдского городка в богатый Аугсбург, стал директором фабрики, состоятельным домовладельцем, уважаемым человеком. И ему хотелось, чтобы и сыновья стали его подобием. Младший, похожий на отца, вполне удовлетворял самолюбие Брехта. Зато старший… И откуда только у него взялся бунтарский дух, упрямое сопротивление отцовской воле, желание все делать по-своему?  Из гимназии сплошные жалобы, а тут еще «Заметка о нашем времени» в местной газете, а после нее —  стихи! К чему ему стихоплетство — занятие полуголодных неудачников?

Родители, конечно, желали сыну добра, и в 1917 году, когда Бертольд окончил гимназию, стали настаивать на поступлении в университет. Пусть сначала получит диплом, а уж потом балуется пером. И молодой человек стал студентом медицинского  факультета Мюнхенского университета. Однако особого прилежания не выказывал. Лекциям и занятиям в анатомичке предпочитал театры, трактиры, общество богемы. Те места, где ему было хорошо, где забывалось о трудном военном времени.

А война все равно всюду напоминала о себе безработицей, разрухой, призывом в армию друзей, из которых далеко не все возвращались назад. Летом 1918 года подошел черед Бертольда.  Но из-за больных почек он попал не на фронт, а санитаром в военный госпиталь. Впрочем, и в этом было мало приятного. Его шокировал  вид раненых и больных в застиранном дранном белье, коробили страдания от  вшей, голода, нехватки медикаментов и перевязочных материалов. Он с ужасом слушал их фронтовые рассказы напрочь зачеркивающие публикации «о великих и героических событиях».

У впечатлительного юноши увиденное и услышанное сложилось в «Легенду о мертвом солдате», которая принесла автору первую славу за пределами родного города. А вскоре появилась и пьеса «Ваал», героем которой стал поэт и бродяга, откровенно жестокий и грубый, но всегда правдивый любитель жизни во всех ее проявлениях: природы, вина, еды, женщин. Того, что было дорого сердцу самого автора, ставшему в 18 лет отцом ребенка, которого родила его подруга  Би —  дочь ауксбургского врача —  Паула Банхольцер.

Война закончилась, и Германия занялась решением внутренних проблем. Революционное настроение, с которым немцы встретили  1919 год, резко пошатнулось уже в январе. На улицах Берлина шли бои между правительством и рабочими; были схвачены и убиты коммунистические вожди Карл Либкнехт и Роза Люксембург. В стране царили неразбериха, голод, разруха, деньги обесценивались..

Брехт, окончательно бросив медицину, которой и не уделял много времени, ушел в журналистику, стал театральным рецензентом аугсбургской газеты социал-демократов «Воля народа», для которой писал короткие заметки о спектаклях и фильмах. Они были непохожи на обычные рецензии, потому что от анализа конкретной постановки автор переходил к глобальным проблемам. А еще он сочинял  баллады о будничной жизни маленьких людей живущих в большом городе, и рассказывал их резким скрипучим голосом под аккомпанемент гитары в «Диком театре».

Правдивые, а потому страшные, они воспринимались неадекватно.  Одни морщились, другие – запоминали и затем напевали в домах и на улице. Это вселило в автора уверенность в своих возможностях, и Брехт начал писать новую пьесу о человеке, ограбленном войной, но отказавшемся от революции, покинувшем товарищей ради мнимого счастья. С ней он пришел к Лиону Фейхтвангеру, известному драматургу и беллетристу, работавшему литературным советником Камерного театра. В воспоминаниях Фейхтвангера читаем: «… в мою мюнхенскую квартиру вошел очень молодой человек, тщедушный, плохо бритый, небрежно одетый. Он жался к стенам, говорил на швабском диалекте, принес пьесу, назвал себя Бертольдом Брехтом; пьеса называлась «Спартак». В противоположность большинству молодых авторов, которые, отдавая свои рукописи, говорят обычно, что их творение вырвано из кровоточащего сердца, этот молодой человек настойчиво говорил, что написал пьесу исключительно для заработка».

Драма, переименованная впоследствии в «Барабанный бой в ночи», понравилась мэтру, и он добился ее постановки. Премьера состоялась в сентябре 1922 года. Заполнившие зал зрители были  ошеломлены необычным зрелищем: плакатами со странными текстами: «Каждый сам себе лучше всех», «Своя шкура всего дороже», «Нечего таращиться так романтично!», чудны’ми декорациями, где над невысокими перегородками, образующими комнату, трактир или перекресток поднимались примитивно начерченные дома ночного города. А над всем этим висела круглая луна, багровеющая каждый раз перед появлением главного героя, личности с отрицательным имиджем.

После окончания спектакля в зале раздался свист, перекрываемый дружескими рукоплесканиями и криками «браво». Это успех,  проложивший дорогу постановке в берлинском Немецком театре и присуждении молодому драматургу премии Клейста.

Новая ступенька в творчестве – пьеса «В чаще», где рассказывается о борьбе двух людей, из которых один непременно желал поработить второго. Однако после нескольких представлений в мюнхенском «Резиденц-театре» спектакль был снят под натиском правых, о чем, сожалея, сообщает директор театра: «Такое, понимаете, время…»

Но к этому времени Брехт уже окреп. Заменив последнюю букву в своем имени, стал Бертольтом. От прежнего облика остались лишь кожаная куртка с кепкой, под которой скрывалась наголо остриженная голова. Облик дополняли очки в никелированной оправе и неизменная сигара в зубах. Он теперь солидный семьянин, женатый на певице оперного театра Марианне Цофф, первой женщине, заставившей уступить ненавистной «буржуазной морали» и подарившей  дочь Ганну.

Впрочем, официальный брак мало что изменил в его жизни. У него, как и прежде, многочисленные любовные связи. Если раньше «тигр городских джунглей» с близкими друзьями Черной Пантерой (драматург Арнольт Броннен) и Тигром Кас (одноклассник по аугсбургской гимназии), предавался всевозможным развлечениям, не гнушаясь даже гомосексуальных («Лучше с другом, чем с девчонкой» — встречается в одном из дневников писателя), то теперь его интересовали  лишь женщины.

По мнению известного книгоиздателя  Виланда Герцфельде  «Бертольт Брехт был маркузианцем, своего рода предшественником сексуальной революции. И даже, как видно теперь, одним из ее пророков. Всем наслаждениям жизни этот искатель истины предпочитал два сладострастия — сладострастие новой мысли и сладострастие любви…»

Неудивительно, что его семейная жизнь длилась менее года. Во время режиссерской работы над исторической драмой «Жизнь Эдварда II, короля Англии» Марлоу, современника Шекспира, текст которой он переработал вместе с Фейхтвангером, Брехт увлекся молодой актрисой Еленой Вайгель, которую близкие звали  Хелли, и перебрался к ней.  Спустя год у него родился еще один ребенок- сын Стефан.

Впервые у Брехта постоянная работа. Он – литературный консультант в Немецком театре. Твердая зарплата и много времени, позволяющего работать для себя. Его уже знают в Берлине, редакции газет и журналов просят новые стихи заметки, рассказы, одно из издательств заключило с ним договор на сборник баллад и песен, в двух театрах  собираются ставить его пьесы.

А на любовном фронте вновь перемены. Увлечение новым секретарем — Элизабет Гауптман, знакомой с ним с 1920 году через тогдашнюю любовницу «фрейлен До», Дору Манхайм. Полуангличанка, полунемка, Элизабет была человеком исключительной эрудиции. Это она открыла Брехту восточную (японскую и китайскую)  классическую поэзию, что было им плодотворно использовано.  Не без ее участия вышел в 1927 году поэтический сборник «Домашние проповеди», где пародийные приемы превращают хоралы,  псалмы, мещанские романсы, а так же  хрестоматийные стихи Шиллера и Гете в наивные, порой циничные рассказы, невольно вызывающие улыбку.

1928 год в Германии встречали как год сытого благополучия и преуспевания. Повышались курсы акций, росли доходы. Все полны надеждой на успехи, все ждут лучшего. Удачен этот год и для Брехта, потому что ставились пьесы, за рассказ «Бестия» была получена хорошая денежная премия. А после  развода с Марианной Цоф и  под натиском Елены, решительно заявившей: «Не хочу больше состоять горничной при знаменитости. Решай. Иначе я заберу ребёнка и уеду к родителям», заключен новый брак.

Этот шаг близкие ему в тот период женщины сочли предательством. Молча,не вдаваясь в объяснения, покинула Берлин баварская писательница Мари-Луиза Фляйсер, долгое время бывшая его верной сотрудницей, отвернулась «Женщина-Персик», актриса Карола Неер, а Элизабет Гауптман приняла такую дозу снотворного, что ее спасли благодаря лишь счастливой случайности. Но Брехт был бы не Брехтом, если бы не сумел все утрясти и восстановить со всеми мир.

Залогом нового сотрудничества с композитором Куртом Вайлем появилась «Трехгрошовая опера» — самый замечательный его мюзикл. Сюжетной основой его стала комедия английского драматурга XVIII в. Джона Гэя «Опера нищих», ярко обрисовавшего мир авантюристов, бандитов, проституток и нищих. И, несмотря на то, что действие происходит в Англии, в остроте сюжетных конфликтов прекрасно угадывается атмосфера Германии времен Веймарской республики.

Вещь  получилась интересной, скандальной, а потому имевшей невероятный резонанс даже для видевшего виды Берлина. Зонги, повторявшиеся неоднократно на «бис» во время спектакля, пел весь город, они лились мелодией с тысяч пластинок, слышались из уст уличных певцов. А один предприимчивый человек даже открыл «Трехгрошовое кафе».

Но не бывает все всегда гладко. По-своему отреагировали недруги. Один из них нанес злой удар после того, как обнаружил в зонгах строфы, заимствованные из стихов Франсуа Вийона в переводе  Аммера. На вопрос, почему сей факт умалчивается в программах, Брехт ответил, что из-за «принципиальной небрежности в вопросах духовной собственности», он, к сожалению, забыл упомянуть следующее: из 625 строк поэтического текста оперы, 25 строк, действительно, принадлежат не его перу. Этого оказалось вполне достаточным для того, чтобы вызвать волну газетных и журнальных нападок на «баварского большевика», обвинения его в плагиате, безнравственности, грубом высокомерии.

Масло в огонь подлила и экранизация «Трехгрошовой оперы» Нероном Фиром, кото­рый не хотел принимать новый вариант, предложенный Брехтом, а поставил картину так, как хотел. Автор подал на режиссера иск в суд. Но этот процесс, названный «трехгрошовым», был им проигран. Не последнюю роль в этом  сыграл заведенный параллельно с этим другой процесс, поднятый несколькими женщинами оставленными Брехтом. Объединившись в коалицию, они обвинили бывше­го друга в непорядочности, многоженстве и гомо­сексуализме. На что можно было рассчитывать со столь отрицательным имиджем?

Время шло. В стране становилось все тревожнее, и это сказывалось на творчестве драматурга. Новую пьесу «Святая Иоанна скотобоен» — о современной Жанне д’Арк, не приняли не только противники, но и некоторые друзья, посчитавшие ее «слишком прямолинейной пропагандой». Не дошла до зрителя и «Мать. Жизнь революционерки Пелагеи Власовой из Твери»  по повести М. Горького, пьеса, написанная под впечатлением расстрела в мае 1929 года демонстрации в Берлине, в которой, сохранив характеры героев и судьбу матери, автор довел повествование до 1917 года. Зато эта вещь распахнула для Брехта объятья Москвы.

В 1932 году он был приглашен в СССР на премьеру фильма «Куле Вампе», который был предварительно распропагандирован Маргарет Штеффен «как замечательное явление немецкого рево­люционного искусства».

Вот мы подошли к еще одной женской фигуре, весьма значимой в жизни  Брехта, — обаятельной  хрупкой блондинке с синими мечтательными глазами. Дочь каменщика с берлинской окраины, она была одарена природными способностями замечательного литератора и переводчика, музыкальностью и артистизмом, знала шесть иностранных языков, в том числе русский. А потому письма к шефу заканчивала цепочкой слов «люблю» на разных языках.

Штеффин часто бывала в Советском Союзе, подолгу жила в Москве  Она могла бы стать знаменитостью, но избрала иной путь, подарив себя полностью любимому человеку, для которого стала стенографисткой, делопроизводителем, референтом…  Брехт серьезно говорил о ней как о своем учителе наряду с Л. Фейхтвангером. Недаром на обороте титульных листов ряда его пьес, оговорено  сотрудничество М. Штеффин. Это, прежде всего, «Жизнь Галилея». А также «Карьера Артуро Уи», «Страх и отчаяние в Третьей империи», «Гораций и Куриаций», «Винтовки Тересы Каррар», «Допрос Лукулла». Есть предположения, что именно ею написаны пьесы  «Добрый человек из Сычуаня», а так же «Круглые головы и острые головки».

Опьяненный прекрасной встречей с Москвой, где на каждом шагу виднелись зримые плоды революции, Брехт, вернувшись домой, еще острей ощутил перемены, проис­шедшие в Германии. В ка­честве протеста против надвигающегося фашистского режима написал ряд стихотворе­ний, в том числе «Песня о штурмовике» и «Когда фашизм набирал силу», вызвавших ненависть нацистов, занесших имя драматурга в черный список.

Январь 1933 года принес немцам новые беды. На улицах городов можно было наблюдать ежедневные кровавые схватки — штурмовики  при поддержке полицейских атаковывали рабочие демонстрации, забастовочные пикеты, нападали на собрания. 27 января в Эрфурте полиция ворвалась в театр, ставивший спектакль Брехта  «Чрезвычайная мера».

А ровно через месяц, 27 февраля ночное небо озарило зарево горящего рейхстага. Выдвинув обвинение против коммунистов, нацисты стали производить аресты известных людей. И Брехт, понимая, чем это грозит ему, быстро выписался из больницы, где он лежал с осложнением после гриппа, и отправив двухлетнюю Барбару к деду в Аугсбург, вместе с женой и сыном уехал в Прагу. Все свои дела  поручил Элизабет Гауптман, оставшейся в его квартире вместе с московскими гостями: Лилей  Брик, ее мужем и дипломатическим работником Виталием Примаковым.

Из Праги Брехт перебрался в Швейцарию, куда ему обманным путем привезли Барбару, которую нацисты хотели похитить с целью шантажа родителей. Теперь вся семья в сборе. Но оставаться надолго в стране, живущей туризмом, а потому очень дорогой, невозможно. Необходимо было искать более дешевое пристанище. Им стала  Дания, куда Брехта пригласила писательница Карин Михаэлис. Там произошло его знакомство с актрисой Рут Берлау.

Убеждённая  коммунистка и эмоциональная натура, руководитель единственного в Дании рабочего театра в скором времени стала одной из подруг драматурга, приложившая руку к созданию «Кавказского мелового круга», а также «Снам Симоны Машар».

Их отношения были в самом разгаре, когда Маргарет Штеффин, оставшаяся в Германии, решила навестить своего друга на рождественские праздники. Получив телеграмму, Брехт поручил Берлау встретить ее в Копенгагене, а сам тем временем исчез из города, спрятавшись в домике купленном на острове Фюн близ рыбацкого посёлка Сковсбостранд.

Ничего не подозревавшая Рут привезла гостью домой и поселила в своей квартире, где та, недоумевая, прожила до тех пор, пока Брехт не объявился и не пригласил гостью к себе. Несмотря на странное поведение своего любовника, Маргарет ни о чем дурном не думала. До тех пор, пока через некоторое время не застала его в недвусмысленной позе на диване с Рут.

Брехту пришлось потратить немало усилий для того, чтобы его возлюбленные не только помирились, но и стали подругами. По его просьбе Штеффин стала переводить роман Рут на немецкий, а Берлау, в свою очередь, занялась устройством пьесы Маргарет «Если бы он имел ангела-хранителя» в местные датские театры.

Спрашивается, а что делала все это время законная супруга? Несмотря на наличие детей, ей не удалось отвоевать право на единоличное  владение мужем. Принимала всех его любовниц, понимая, что только так сумеет в определенной степени сохранить для себя.

Спустя много лет Рут рассказывала об отношениях Брехта с женой: «Брехт спал с ней только раз в год, под Рождество, для укрепления семейных связей. Он привозил прямо с вечернего спектакля к себе на второй этаж молодую актрису. А утром, полдевятого — сама слышала, потому что жила рядом, — снизу раздавался голос Елены Вайгель. Гулко, как в лесу: « Эй-й! Ау! Спускайтесь, кофе подан!»

Периодически Брехт посещал Париж, где балетмейстер Жорж Баланчин ставил на его стихи «Семь смертных грехов мелкого буржуа», но постановка прошла без особого успеха. Так же, как и лондонские гастроли. Слова, переведенные на другой язык, теряли  свою силу, а к тому же срабатывала  привычка к другому театру

1935 год. Брехта вновь пригласили в Москву, где встречали как доброго друга, в то время как в Германии  уже был опубликован  указ правительства о лишении германского гражданства лиц, повинных в антигосударственной деятельности. «Литератор Бертольт Брехт» — в нем числился среди первых.

Вернувшись из СССР обратно в Данию, он вновь погрузился в работу.  Реагируя на начавшуюся через год  гражданскую войну в Испании, написал  короткую пьесу «Винтовки Тересы Каррар», героиня которой вдова андалузского рыбака, противящаяся тому, чтобы ее сыновья участвовали в гражданской войне, а после расстрела младшего, мирно ловившего рыбу в заливе, сама берет в руки ружье.

Этой пьесой заинтересовались сначала парижские  актеры-эмигранты, затем рабочая любительская труппа в Копенгагене. В обеих постановках главную роль сыграла Елена Вайгель. Впервые за несколько лет она вновь вышла на сцену. Вместе с похвалами Брехт услышал насмешливо недоуменные вопросы: «Значит, вы отказались от своих принципов эпического театра? Ведь в этой пьесе все происходит, как в любой другой. Актеры вживаются в свои роли. Зрители им сострадают, сочувствуют».

В Дании произошел ряд интересных для драматурга знакомств. В частности, с молодыми физиками – учениками Нильса Бора, от которых он услышал о расщеплении  атома урана, означающего начало новой эпохи в истории науки, ибо высвобождение мощной энергии может отразиться на судьбе всего человечества.

Под впечатлением узнанного он начал писать драму, в которой развивает мысль об ответственности ученого за судьбу человечества. Она – о  Галилее, отступившимся от науки, от правды, положившем начало преступлениям, которые совершат его наследники, его подражатели в грядущих столетиях.

Тем временем Европу захлестнула волна фашизма. Пал Мадрид, гитлеровские войска вступили в Чехию. Несмотря на наличие пакта о ненападении, в Дании было очень неспокойно. Снова стоило подумать об отъезде. И Брехт перебрался в Швецию, где его с семьей ждала известная артистка Найма Вифстранд. Именно здесь осенью 1939 года в течение нескольких недель легли на бумагу строки новой пьесы  «Мамаша Кураж и ее дети. Хроника времен Тридцатилетней войны».

Неважно, что действие пьесы происходит в столь давний период. В ней нет многовековой пыли. Семнадцатый век переплетается с  двадцатым, повторяя устами маркитантки Анны Фирлинг  тривиальную истину: в войне не бывает победителей, на ней невозможно обогатиться, невозможно что-то обрести. Можно только потерять.

Шведские власти стали весьма подозрительны к немецким эмигрантам, особенно к тем, кто связан с коммунистами. Несмотря на сочувствие немецким антифашистам социал-демократического правительства и многих высокопоставленных людей, нельзя было не учитывать общеевропейскую обстановку и помнить о своем нейтралитете.

Больше в Европе нет места. Единственно, куда можно ехать, — за океан. Но получить визы в США стало непросто. Узнав, что американский консул в Финляндии более сочувственно относится к изгнанникам Рейха, нежели его датский коллега, Брехт со своим «семейным  кругом»  перебрался туда, и нашел радушный прием у финской писательницы-коммунистки Хеллы Вуолиоки, следующей представительнице прекрасного пола, пополнившей «гарем».

Литературовед, публицист, автор остросоциальных пьес, кроме литературных талантов и прекрасного владения семью языками, она обладала  приличным капиталом, была удачливой предпринимательницей и богатой помещицей. Для развлечения занималась политикой (однажды ее принимал в Лондоне сам Черчилль),  а для полноты ощущений стала законспирированным агентом советской разведки, которая, по свидетельству генерала Судоплатова, получила задание «найти подходы» к Нильсу Бору.  Из-за этого была арестована и  приговорена к смертной казни. Правда, после окончания войны, благодаря усилиям мировой общественности, оказалась на свободе.  

В середине мая американские визы, наконец, были получены, и Брехт вновь отправился в путь. К 13 июня ему следовало пересечь немалую территорию Советского Союза для того, чтобы попасть во  Владивосток, откуда  в Сан-Франциско отходит шведский пароход «Анни Йонсон». 

Москва поразила Брехта уверенным спокойствием. Его слова о военных приготовлениях гитлеровцев вызывали недоуменную реакцию: здесь не боятся войны, не верят, что она может начаться.

Походу дела возникли проблемы. Маргарет с резким обострением попала  в больницу, где выяснилось, что ее положение безнадежно.

Что делать? Задерживаться нельзя, потому что истекает срок транзитных виз, да и билеты выданы на определенный рейс.  И, приняв заверения Ал. Фадеева, что  будет сделано все возможное для облегчения участи больной, Брехт с тяжелым сердцем вошел в вагон транссибирского экспресса. О смерти Штеффин узнал из полученной в Иркутске телеграммы. Горькое чувство выражает в стихах:

«Мой генерал пал
Мой солдат пал
Мой ученик ушел
Мой учитель ушел
Моего опекуна нет
Нет моего питомца»…

Плавание по Тихому океану продлилось больше месяца. Лишь  21 июля судно прибыло в порт Сен-Педро, где их встретили друзья и  буйные краски калифорнийского лета. А в Советском Союзе уже месяц как шла война…

Оказалось, что в Америке жить намного труднее, нежели в пройденных им странах. Нет, он не бедствовал. Есть и еда, и свой дом в курортном поселке Санта-Моника на берегу Тихого океана, в нескольких милях от Голливуда.

Но каждый день разбивал одну иллюзию за другой. «Карьеру Артуро Уи»,  написанную про бандитов и гангстеров в форме боевика никто ставить не собирался, тем более, что здесь вообще не существовало постоянного репертуарного театра.

Брехт пытался работать для Голливуда. Вместе с одним из новых друзей  -Владимиром Познером, написал сценарий о французском Сопротивлении «Безмолвный свидетель». Но Голливуд его отверг, посчитав «слишком реалистическим или слишком романтическим, несомненно, и тем и другим». Не понравился продюсеру  и другой сценарий: «И палачи умирают» об уничтожении  чешскими  антифашистами гитлеровского наместника.

Брехт не знал чем заняться, и для души стал перелагать в стихи «Коммунистический манифест», поразивший его еще в юные годы. Получилась поэма, целью которой было воплощение  марксистской истории человечества. Он гневно и радостно говорит в ней о неизбежном крушении капитализма.

Эта вещь должна стать частью  большого замысла — цикла поэм «О природе человека», где «Брехт-поэт хочет свести воедино все, во что верит Брехт-мыслитель, к чему стремится Брехт-революционер».

Наконец, война в Европе закончена. Прошла Потсдамская конференция; капитулировала Япония, в Нюрнберге закончился процесс над главарями рейха. Казалось бы, самое время возвращаться. Только уехать из Америки непросто. Началась маккартистская кампания  — «охота на ведьм».

Брехту предъявили обвинения в причастнос­ти к раскрытому в Голливуде коммунистическому заговору и антиамери­канской деятельности. Только после дачи показаний перед специальной Комиссией Вашингтонс­кого конгресса  ему удалось покинуть Штаты.Это произошло в октябре 1947 года. 

В пасмурный ноябрьский день он прибыл в Париж, потому что путь в Германию закрыт из-за того, что оккупационные власти не выдавали пропуска для проезда в Берлин.  Снова Швейцария, где его неплохо приняли и предложили поставить в городском театре города Кур «Антигону» с Еленой Вайгель в главной роли.

Брехт снова окунулся в работу. Свои взгляды на искусство вообще и на театр как жанр искусства в частности, изложил в «Кратком  театральном Органоне». Все неплохо. Только его не покидала  мысль о возвращении на родину.  Единственная дорога — кружный путь через Австрию и Чехословакию.

И тут на помощь пришло австрийское происхождение жены, благодаря которому были получены австрийские паспорта. С разрешения советской администрации  был получен проездной пропуск в Чехословакию. И пасмурным утром 22 октября 1948 года Брехт  вошел в вагон поезда «Прага—Берлин».

В серой мятой куртке и низко надвинутой кепке он неотрывно глядел в окно, не выпуская изо рта длинную темную сигару. Чтобы прибыть незаметно, вышел в поселке Лихтерфельде, а оттуда уже на такси  добрался до Берлина. Едва дождавшись утра, вышел из гостиницы и пошел по городу, с трудом узнавая за кучами лома и мусора знакомые места.

В городе сновали берлинцы, прогуливались солдаты оккупационных войск. С выщербленных и разбитых стен глядели плакаты, зовущие восстанавливать и заново отстраивать город. Повсюду были расклеены свежие газеты и афиши кино, театров, клубов.

Через несколько дней состоялось торжественное чествование возвратившегося драматурга. Брехт, сидя за банкетным столом между Вильгельмом Пиком и представителем советского командования полковником Тюльпановым, смущенно слушал обращенные к нему хвалебные речи. Его здесь ждали. Ему рады. И, судя по всему, можно будет от души заняться любимым театром.  

И через год у него уже был свой «Берлинер Ансамбль», открывшийся в  январе 1949 премьерой «Мамаши Кураж» в постановке автора. Заглавную роль играла Елена  Вайгель.

Когда в последнем акте она тянула обветшавший фургон под звуки  мелодии, превратившейся из бравурной в заунывную, весь зал встал. Казалось, что это не несчастная маркитантка. Это сама Германия, поверженная, раздавленная. 

Начало оказалось удачным. Одна за другой в короткий срок были поставлены двенадцать пьес, а в 1954 году коллектив труппы получил статус государственного театра, на занавесях которого в качестве эмблемы, подобно МХАТовской Чайке, воспарил Голубь Пикассо.

Своими работами снова и снова Брехт  подтверждал собственную теорию эпического театра, согласно которой зритель учится  думать,  открывать новое с помощью так называемого «эффекта отчуждения» — лишением события или действия его характерных черт для того, чтобы вызвать удивление и любопытство.

Это было ново и интересно, а потому все его вещи, насыщенные энергетикой, пользовались огромным успехом, шли при полных аншлагах. Достать на них билеты было очень сложно, ибо на представления «Берлинского ансамбля» съезжались театралы и  критики со всего мира.  Да и сам театр успешно гастролировал  по разным странам, в основном социалистическим.

Не заставили ждать и награды. В 1951 году Брехт был удостоен  Национа­льной премии ГДР Первой степени, в 1953-м – стал Президентом германского ПЕН-центра, в 1954 — Вице-президентом Академии Искусств ГДР, а в 1955 лауреатом Международной ленинской премии «За укрепление мира между народами», которую попросил выплатить в швейцарских франках, на которые построил небольшой домик под Копенгагеном для Рут Берлау.

Для получения последней награды Брехт снова приехал в Москву. С собой  взял жену и ассистента режиссера театра «Берлинер ансамбль», Кэте Рюлике-Вайлер, свое новое увлечение. 

Его нимало не смущал тот факт, что по возрасту Кэте годилась ему в дочери… Согласно мемуарным свидетельствам режиссера В. Фолькера «девушка была не против, и стареющий драматург  «преподал актрисе любовный урок», после чего получил в подарок осеннюю ветвь с пожелтевшей листвой». В дневнике Брехта появилась запись: «Год кончается. Любовь только началась…»

Но вернемся ненадолго в Москву 1955-го года, где гость с удовлетворением отметил, что во многих театрах шли его пьесы, и предложил Ю. Завадскому поставить в театре Моссовета «Мамашу Кураж». При этом выдвинул условие: главную роль в спектакле должна  играть Фаина Раневская.

В то время Брехт был уже весьма значимой  фигурой, с которой невозможно было не считаться. Особенно в Берлине. Наконец-то он жил как хотел, не испытывая никаких трудностей, никаких неудобств. В том числе и материальных.

Жил в прекрасной квартире, находящейся всего в нескольких кварталах от театра, на людной Шоссештрассе. Вот как описывает его кабинет Владимир Познер, вернувшийся из Америки в Париж и приехавший  в Берлин для того, чтобы писать с Бертольтом  совместный сценарий «Господин Пунтила и его слуга Матти»: «Вокруг Брехта теснились кресла, необычайные по форме и не подходящие друг к другу, и очень маленькие столы, крохотная фисгармония, портативная пишущая машинка. Недокуренные сигары лежали в медных тарелках; на стенах гравюры, китайские маски и два маленьких старых фотоснимка: Маркс еще чернобородый и очень молодой Энгельс; все горизонтальные плоскости исчезают под ворохами бумаги: ноты, рукописи, письма, плакаты, книги».

Несмотря на свой, еще не старый возраст, Брехт все чаще и чаще болел. Давало знать о себе сердце. Порой становилось так плохо, что хотелось одного – лечь и лежать, дожидаясь приближения смерти.

Нельзя сказать, что о Старухе с косой он прежде никогда не думал. Наоборот, нередко посылал ее к своим героям. Но тогда в  душе было лишь любопытство перед чем-то неизведанным, таинственным и  очень далеким. Теперь же она подходила все ближе и ближе. Особенно страшно становилось к ночи и в ненастье.

Что ж, неизбежность надо принимать такой, какая она есть. И Брехт готовился к уходу в мир иной, улаживая свои дела. Он передал все права на первый выпуск своих сочинений западногерманскому издателю Петеру Зуркампу, написал краткое письмо в Академию искусств, в котором просил не устраивать публичных похорон. Гроб с его телом на старое кладбище «Dorotheenstaedtischer Friedhof», что видно из  окон квартиры, должны сопровождать лишь родные и самые близкие друзья.

Кажется, все продумал, все учел. Только с завещанием произошла осечка. В мае 1956 года он продиктовал его Изот Килиан, работавшей  у писателя в должности помощника и секретаря и бывшей его последним увлечением. Настолько серьезным, что Брехт без обиняков заявил ее мужу, состоящему в оппозиционной властям ГДР группе неомарксистов-интеллектуалов: «Разведитесь теперь с ней и женитесь на ней еще раз приблизительно через два года».

Он даже простил ей измену с  молодым польским режиссером, о которой рассказал в своем  дневнике: «Войдя в свой рабочий кабинет, я застал сегодня возлюбленную с молодым человеком. Она сидела рядом с ним на софе, он лежал с несколько заспанным видом. С принужденно веселым возгласом — «правда, очень двусмысленная ситуация!» — она вскочила и в течение всей последующей работы выглядела довольно озадаченной, даже испуганной…

Я упрекнул ее, что она флиртует на своем рабочем месте с первым встречным мужчиной. Она сказала, что безо всякой мысли присела на несколько минут к молодому человеку, что у нее с ним ничего нет …»

Так вот. Завещание, которое, которое включало и ее, она не заверила вовремя у нотариуса. Своим легкомысленным поступком Изот обделила не только себя, но и упомянутых в нем Элизабет Гауптман, Рут Берлау и Кэте Райхель.

Когда 14 августа Брехта не стало (он просто не проснулся), Елена отказалась признать неоформленное во время завещание и вступила в единоличное владение наследством. А чтобы женщины не очень огорчались, подарила несостоявшимся наследницам часть вещей покойного.

С 1956-го до 1971-го она возглавляла «Театр Брехта», а когда умерла, была похоронена рядом с супругом,  доказав в последний раз свое официальное право на него.

 2008

Репродукция — обложка книги «Бертольд Брехт «Трехгрошовая опера и другие пьесы»,  «Азбука -Классика» картиной Ш. Окштейна «Натюрморт с ногами»

Фотография писателя взята из

Брехт, Бертольт — Википедия

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: