Беззаконная комета в кругу расчисленном светил…

Ей нет соперниц, нет подруг,
Красавиц наших бледный круг
В ее сиянье исчезает….

Эти пушкинские строки посвящены одной из петербургских красавиц, что смотрит на нас с многочисленных полотен Карла Брюллова, яркой и самобытной натуре. Имя ее — Юлия Павловна Самойлова.

Уж на что, а на родословную ей жаловаться не приходилось. Как с материнской, так и отцовской стороны корни этой женщины уходили к самым знатным родам России и Италии. Палены и Скавронские, родоначальницей которых была сама матушка Екатерина Великая; Литта и Висконти, связанные самыми близкими узами с герцогским семейством самого Франческо Сфорца, чье покровительствовало развитию изящных искусств в миланском герцогстве.

Поговаривали, что граф Литта, обер – камергер и обер — церемонеймейстер Двора Его Величества Императора Николая Первого, приехавший в Петербург по делам Мальтийского ордена, да так и оставшийся в России, второй муж ее бабушки, на самом деле являлся отцом Юлии. Вполне возможно, такое положение дел, действительно, имело место. Иначе откуда взяться у рус­ской красавицы типичным итальянским чертам?

Так или иначе, но именно Юлий Помпеевич (как звали Джулио Ренато в России),  воспитывал девочку с пятилетнего возраста, с того момента как ее мать (в замужестве – графиня Пален) уехала в Париж обучаться музыке и пению.

Шедевры, среди которых выросла Жюли, сформировали безошибочный утонченный вкус, а книги из огромной библиотеки (Ариосто, Данте, Гельвеций, Дидро, Шатобриан, Монтень)  — независимый, свободолюбивый характер с собственным мнением по всем вопросам. 

Неудивительно, что, став взрослой, Юлия Павловна явила собой новый тип великосветской женщины, сформированный под влиянием идей романтизма, о котором некий К. Д. Крюгер, автор книги «Замечательные женщины XIX столетия», писал: «Таких дам называли «львицами». Они зачитывались романами Жорж Санд, курили, пренебрегали условностями и нередко имели очень бурную личную жизнь».

При всем том графиня вела порой непомерно дерзко. Например, могла явиться ко Двору в горностаевой мантии и бриллиантовых украшениях, бросая таким нарядом вызов самой Государыне Императрице.

Все, что бы они ни делала, непременно привлекало внимание окружающих. У молодых дам вызывало зависть, у старых – злобное перешептывание, а у бесчисленного числа мужчин одно желание — бросить к ее ногам свое сердце. И одним из них стал Карл Брюллов.

Знаменитый художник происходил тоже из известной семьи, прославившей себя не родовитостью, а талантами. Его отец, П.И.Брюлло, потомок лепщика глины из Франции,  которого Елизавета Петровна пригласила для работы на фарфоровом заводе, был  академиком орнаментальной скульптуры.

Карл рос очень болезненным ребенком. До пяти лет даже не ходил. Однако отец, не поощрявший безделья, заставлял малыша трудиться и в постели. Каждый день мальчик должен был нарисовать определённое число человечков и лошадок, после чего получал завтрак. Невыполнение задания вело к наказанию. Так однажды отец ударил сына по голове так сильно, что тот оглох на одно ухо.

В десять лет Карл вместе с братом Александром, с которым был  очень дружен, поступил в петербургскую Академию художеств, где проучился девять лет. Его выпускной работой стал «Нарцисс, смотрящийся в воду». Несмотря на упреки комиссии в «предосудительной фантазии», ибо античный персонаж был изображен на фоне не классического пейзажа, Брюллов, благодаря вмешательству своего учителя А. И. Иванова, все же был удостоен  Малой золотой медали.

Это дало возможность участвовать в конкурсе на Большую золотую медаль, которую он и получил за «Явление Аврааму трех ангелов у дуба Мамврийского».

В августе 1822 года  двадцатитрехлетний Карл вместе с братом стали первыми пенсионерами возникшего незадолго до этого Общества поощрения художников и, добавив к своей фамилии букву «в»,  для того, чтобы она звучала по-русски, отправились на стажировку в Италию.

Три планируемых года умножились до двенадцати лет. Италия стала значимой составляющей его жизни.  Здесь были написан  ряд  прекрасных полотен, здесь состоялась  встреча с Юлией Самойловой.

До знакомства с художником в ее жизни  произошло немало событий. Еще юной фрейлиной императрицы Марии Федоровны Самойлова обратила на себя внимание императора Александра Первого, что дало долгосрочную тему для спле­тен и пересудов при дво­ре.

В возрасте 25 лет она вышла замуж графа Николая Александровича Самойлова,  императорского флигель – адъютанта. 

Богатый, веселый, красивый полковник подходил ей по всем статьям. Однако совместная жизнь у них не сложилась. Может быть, потому, что он не любил свою жену и вступил в брак исключительно по настоянию матери? А, может быть, потому, что «красавец Алквивиад», как звали его друзья лейб – гвардейцы Измайловского полка, был заядлым бретером — дуэлянтом, много пил и играл, спуская как свое, так и женино состояние?

Только два года спустя,  в 1827 году, они расстались по взаимному соглашению. Граф вернул  супруге то, что осталось от приданного, и сохранил с бывшей женой дружеские отношения, вводя этим в заблуждение высший свет.

Освободившись от брачных уз, Юлия Павловна стала жить в свое удовольствие, вызывая бесконечные пересуды. О ней говорили много дурного. И то, что беспрестанно меняет любовников,  и то, что в имении «Графская Славянка» под Павловском постоянно гостят  молодые офицеры, петербургские повесы, что забавы там превосходят границы дозволенного…

Николая Первого непомерно сердило то, что в «Славянке» принимают заезжих иностранцев, светских львов и знаменитостей, что туда съезжаются  сливки петербургского общества, что это «перебивает» его гостей, приглашаемых в Царское Село.

Дело дошло до то­го, что император предложил продать имение. На это Юлия Павловна   заметила: «К графине Самойловой езди­ли и будут продолжать ез­дить, где б она ни была!» И доказала это, перенеся свои вечера в роскошный дворец на Елагин остров.

Однако, некоторое время спустя, Самойлова, оставив российскую столицу, уехала в Италию. Купила виллу на озере Комо и дворец в Ми­лане, в котором закипела, забурлила жизнь.

Поэты, ху­дожники, музыканты… Здесь  бывали Д. Росси­ни, Д. Беллини, Г. Доницетти, А.Паччини, Д. Верди,  В. Жу­ковский, Ф. Тютчев, И. Тур­генев…

Графиня не только принимала у себя, но и ездила с многочисленными визитами. И вот однажды, это было в1827 году, в Гротта-Феррата.  у князя Григория Ивановича Гагарина, посла при Тосканском дворе,  она встретилась с  Брюлловым..

В тот момент Карл Павлович переживал не из лучших периодов своей жизни. Он никак не мог оправиться от сильнейшего потрясения связанного с гибелью молодой девушки  Анриетты Демулен, безответная любовь которой к худож­нику бросила ее в воды Тибра.

Многие, в том числе и друзья Карла, совершенно необоснованно обвиняли его в жестокости и равнодушии. А тот ни в чем не был виноват. Не имел ни малейшего понятия о намерениях несчастной. О ее чувствах узнал из письма полученного уже после ее гибели.

Самойлова, пережив нечто подобное в Петербурге (шептались, что именно из-за нее застрелился корнет Эмма­нуил Сен-При), приняла участие в Брюллове. Пытаясь излечить его от хандры, увезла к Неаполитанскому заливу.

Почему она так поступила? Каприз красивой женщины? Прихоть той, чьи желания всеми всегда моментально выполнялись? Вероятнее предположить нечто другое.  «Милый Бришка», как она назвала художника,  приворожил ее. Недаром немногие из дошедших до нас писем наполнены неподдельным чувством.

Путешествие, на первый взгляд, ни к чему не обязывающее, обернулось для двоих людей  связью на всю жизнь, а для всего человечества – удивительным шедевром, пополнившим коллекцию  мировой живописи.

Громадное полотно «Последний день Помпеи», написанное в присущей лишь Брюллову удивительной манере сочетания классицизма и романтизма, создавалось исключительно  тщательно.

Сколько было поднято исторических документов, прочитано литературы,  исследовано археологических находок!  Автор был настолько точен, что на картине без труда можно узнать Дорогу Гробниц (иначе Дорогу Мертвых) — единственную улицу из раскопанных к тому времени.

В этой «картине-катастрофе» завершенной в 1833 году, нашло отражение одно из трагических событий в истории человечества.

«Проснувшись» 24 августа 79 года до н. э. Везувий, стал с  оглушительным грохотом  выбрасывать из кратера  огонь и пепел; тяжелые камни летели в разные стороны. Действие развивалось с такой  стремительной быстротой, что люди не имели малейшей возможности  спастись. Обезумевшие от ужаса, они метались на фоне багрового неба, прорезанного холодными стрелами молний.

Несмотря на  трагические события, все изображенные на полотне фигуры прекрасны, и  в толпе, охваченной единым порывом,  каждый человек – индивидуальность со свойственной ему манерой поведения, со своим характером.

Под впечатлением от картины Пушкин написал шестистишие:

«Везувий зев открыл –
дым хлынул клубом – пламя
Широко развилось,
как боевое знамя.
Земля волнуется –
с шатнувшихся колонн
Кумиры падают!
Народ, гонимый страхом,
Под каменным дождём,
под воспалённым прахом,
Толпами, стар и млад,
бежит из града вон».

В одном из фрагментов он запечатлел самого себя — художника, спасающего свой ящие с красками и кистями —

Уместно это или не уместно, но сие впечатляющее полотно является своеобразным гимном любви. Любви к той, что запечатлена здесь нескольких образах.

Это и смертельно бледная молодая  мать,  тщетно старающаяся  прикрыть своим телом сына, и помпеянка с двумя дочерьми, в ужасе прижавшимися к ней, и фигура на втором плане в левом углу картины, и девушка около  молодого  художника с  лицом самого Карла, и  женщина, упавшая на землю … Успех картины превзошел все ожидания.

Успех картины превзошел все ожидания. После  экспонирования ее в Риме и Милане художник стал кумиром Италии. Его зазывали в гости, жаждали узнать его мнение, высоко ценили каждый штрих брюлловского карандаша, со всех сторон донимали заказами. Она сделала Карла Павловича  первым и одним из немногих русских художников, получившим мировое признание..

А поэт Е. А. Баратынский посвятил этому полотну следующие строки

Принёс ты мирные трофеи
С собой в отеческую сень, —
И был последний день Помпеи
Для русской кисти первый день!

Но вернемся к той, что явилась Музой, вдохновившей мастера. «Последний день Помпеи» не единственное произведение, где мы видим Юлию Павловну. Черты ее, как наваждение, появлялись во многих его работах.

Писал он и портреты, которые считал незаконченными, ибо его возлюбленная совсем не любила позировать. Всегда куда-то торопилась, всегда ей было некогда. Но где бы ни была, слала «своему Бришке» письма: «Люблю тебя, обожаю, я тебе предана и рекомендую себя твоей дружбе. Она для меня драгоценная вещь на свете».

Тем не менее, по мнению А. Н. Бенуа, тонкого ценителя живописи во всех работах, «благодаря особенному его отношению к изображаемому лицу, ему удалось выразить столько огня и страсти, что при взгляде на них сразу становится ясной вся сатанинская прелесть его модели (многоточие)»

Их связывала, прежде всего, дружба. А любовь? Любовь тоже была. Однако не такая как у прочих. «Между мной и Карлом ничего не делалось по правилам», — признавалась графиня.

И снова задаем вопрос: «Почему?» Да потому, что  при внешней абсолютной несхожести (он – светловолос, рыжеват, медлителен; она – яркая брюнетка – сама огонь), по внутреннему темпераменту  эти оба  являлись родственными душами.  Были слишком  независимы, свободолюбивы, и не желали никому подчиняться.

По мнению одного из современников, «за внешностью молодого эллинского бога скрывался космос, в котором враждебные начала были перемешаны и то извергались вулканом страстей, то лились сладостным блеском. Он весь был страсть, он ничего не делал спокойно, как делают обыкновенные люди. Когда в нем кипели страсти, взрыв их был ужасен, и кто стоял ближе, тому и доставалось больше».

Их отношения были выше привычных представлений о морали. Они никогда не скрывали друг от друга своих любовных похождений, случавшихся время от времени.

Рассказывают, что Брюллов даже имел от одной из женщин сына, которого, кстати говоря, никогда не видел. Тем не менее, занять в его сердце место, отведенное Юлии, никому не удавалось.  Это был его Ангел-Хранитель в облике земной женщины. Грешной, страстной,  обжигающей ярким итальянским солнцем.

Поначалу  эту яркую запоминающуюся пару всюду видели вместе в разных концах Италии. Но жизнь их  постоянно разлучала,  и признания звучали в письмах. «Люблю тебя более, чем изъяснить умею, обнимаю тебя и до гроба буду душевно тебе приверженная Юлия Самойлова».

В 1834-м «Последний день Помпеи» был привезен в Петербург, и Академия художеств признала ее лучшим произведением живописи XIX века. А осенью следующего года император вызвал Брюллова в Россию для занятия профессорской должности в родной Академии.

Прежде чем вернуться, Карл Павлович с «художественной экспедицией» В. П. Давыдова посетил Грецию, Турцию и Малую Азию, создав серию этюдов и рисунков в технике сепии и акварели.

По приглашению Г. Г. Гагарина  побывал в Константинополе, отправившись туда на бриге «Фемистокл» под командованием адмирала В. А. Корнилова.

В конце декабря Брюллов, наконец, вернулся на родину. До мая следующего года прожил в Москве, а оттуда поехал в Петербург. А. С. Пушкин, с которым художник успел  подружиться, комментирует этот факт в  письме жене так: «Брюллов сейчас у меня. Едет в Петербург, скрипя сердце, боится климата и неволи». 

В этих слова — сущая правда. Ему, действительно, не хотелось возвращаться в столицу. Словно предчувствовал, что впереди — полоса неудач и разочарований. 

Затронув тему взаимоотношений  Брюллова с Пушкиным, надо отметить, что она носила  очень нежный характер. Оба восторгались гениальными способностями друг друга, о чем не стеснялись говорить. Брюллов нередко бывал в доме поэта на Мойке,  а тот —  в  мастерской художника,  где рассматривал новые  работы, наброски, альбомные рисунки.  Среди столичной публики даже ходил анекдот, будто однажды Пушкин стоял перед Брюлловым на коленях.

Это произошло в январе 1937 года. Александр Сергеевич  пришел в восторг от одной из акварелей и попросил ее в подарок. Услышав в ответ, что работа уже продана, в шутку опустился на колени, настаивая на своей просьбе. Чтобы смягчить свой отказ, Карл Павлович предложил написать его портрет и назначил время первого сеанса. Условленный день, увы,  оказался следующим после роковой дуэли…

По приезде в Петербург  состоялась аудиенция у Николая Первого, на которой художник получил заказ  на  историческую картину «Осада Пскова». Работа над этим полотном продолжалась почти восемь лет, но  оно так и не было завершено.

Создать на исторический сюжет что-то более значительное нежели «Последний день Помпеи» ему не удалось. «Осада»,  по словам художника, превратилась в «Досаду». И в дальнейшем он уже никогда не обращался к этому жанру. Зато писал удивительные портреты. Целая галерея (около 80 изображений современников) поражает бесконечным разнообразием, правдой и многогранностью характеристик. Недаром В. Г. Белинский  писало них: «Уметь верно списать портрет — есть уже своего рода талант, но этим не оканчивается все…

Пусть с него снимет портрет Брюллов и Вам покажется, что зеркало не так верно повторяет образ Вашего знакомого, как этот портрет, потому что это будет не только портрет, но и художественное произведение, в котором схвачено не одно внешнее сходство, но и вся душа оригинала». Именно таков и автопортрет, написанный уже во время болезни — своеобразная автобиография художника.

К концу 30-х у Брюллова неожиданно возникла мысль о женитьбе. Встретив однажды в доме баталиста Зауэрвейда восемнадцатилетнюю дочь рижского адвоката Тимма – Эмилию, он влюбился. Ему нравилось в ней все: юная свежесть и чистота, тихая скромность и обаяние, умение прекрасно петь, аккомпанируя себе  на рояле. Художник попросил ее позировать. Так был написан портрет тоненькой девушки в белоснежном платье у рояля,

Несмотря на разницу в возрасте (Брюллову было уже сорок), он сделал предложение, и 27 января 1839 года состоялось венчание. «Я в жизнь мою не видел, да и не увижу такой красавицы, – вспоминал свидетель бракосочетания Тарас Шевченко.  — В продолжение обряда Карл Павлович стоял, глубоко задумавшись; он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту».

Интересно, почему жених, бывший инициатором этого союза был грустен? А потому, что та,  которую считал идеалом чистоты, перед свадьбой,  рыдая, покаялась в том,  что  давно связана определенным видом отношений с другим. Причем, никем иным, как собственным отцом. 

Поначалу Брюллов был готов простить и спасти Эмилию. Однако отец не захотел  отпускать ее из своего дома. А потому из создавшейся позорно-мучительной ситуации был лишь один выход – развод. 

Через два месяца после венчания ей пришлось покинуть дом мужа. Но и он бежал оттуда. Укрываясь от позора, нашел убежище в семье скульптора Клодта.  Брюллов страдал. А подлый отец требовал от художника «пожизненной пенсии».

Непонятный разрыв  рождал массу слухов и толков. Дело зашло столь  далеко, что Николай Первый повелел Брюллову указать шефу жандармерии графу А.Х. Бенкендорфу точные причины своего развода. И Карл Павлович, превознемогая себя,  вынужден был допустить посторонних  людей  копаться в своем грязном белье.  

«…Я так сильно чувствовал свое несчастье, свой позор, разрушение всех надежд на домашнее счастье, что боялся лишиться ума», – писал Брюллов в прошении на развод, который к концу года был получен с формулировкой: «В связи с крайне печальными отношениями между супругами».

Хорошо,  что как раз в это время в Петербург приехала Самойлова для решения  вопросов связанных со вступлением в наследство огромного состояния оставленного ей графом Литта. Среди движимости и недвижимости там была масса интереснейших произведений искусства. В том числе знаменитая леонардовская «Мадонна Литта», являющаяся сегодня  гордостью Эрмитажа.

Узнав о несчастье друга, Юлия Павловна  тотчас кинулась к нему.  Перевернула в квартире все  вверх дном, выгнала кухарку, нанятую Эмилией, отчитала пьяного лакея и   запретила ему принимать любых гостей.

В этом порыве она была вся – преданная  и верная, такая, какой  представила себя в одном из писем: «Я поручаю себя твоей дружбе, которая для меня более чем драгоценна, и повторяю тебе, что никто в мире не восхищается тобой и не любит тебя так, как я — твоя верная подруга».

Утешив Брюллова, она вернулась в Славянку, а Карл Павлович начал  писать  знаменитый портрет «Портрет графини Юлии Павловны Самойловой, удаляющейся с бала с воспитанницей Амацилией Паччини».

Нет, она удалялась не с бала. Уезжала, уходила от петербургского общества, опустив  за собой портьеру, которая словно  занавес, закрывала смутные очертания  фигур колышущихся в маскарадной дымке. Продав Славянку Воронцову-Дашкову, у которого ее перекупил император, переименовав в  Царскую Славянку, Самойлова отправилась в Италию. 

А Брюллов целиком отдался творчеству.  На желание друзей увлечь его чем-то иным  отвечал: «Моя жена — ху­дожество …».  Он много, плодотворно трудился: вел занятия в академии по классу исторической живописи, писал портреты, в том числе  членов императорской семьи, создал центральный образ Пресвятой Троицы для Троицкого собора в Стрельне, разработал проект росписи храма Христа Спасителя в Москве.

Одной из главных работ  того времени  стала роспись свода Исаакиевского собора — огромного купола площадью в 600 квадратных  метров. который  должен был представлять небесный свод с библейскими персонажами. Пятилетний труд  оказался  для него  физически очень сложным. Вдобавок ко всему он сильно простудился в холодном помещении на сквозняке и с трудом мог двигаться.

Дело кончилось тем, что, потеряв работоспособность, Брюллов в 1847 году по рекомендации врачей уехал лечиться на Мадейру, а оттуда — Италию, где и провел последние годы жизни.

Что его влекло туда?  Надежда на встречу с Юлией Павловной? Вполне возможно. Только  этого не произошло. Их пути более не пересеклись. Образ, хранимый до конца дней, нашел последнее отражение в «Диане на крыльях Ночи», где печальная женщи­на с лирой в руках летит над Ри­мом. Едва закончив  эту вещь, Брюллов, с  уже  закрытыми глазами, ткнул кистью в полотно и велел похоронить себя в этом месте.

Это произошло  23 июня 1852 г. в местечке Манциана,  близ Рима, где Брюллов жил  в семье своего преданного друга А. Титтони. Многочисленные почитатели пронесли покойного на руках до кладбища Монте – Тестаччо, где он и был похоронен.

Что касается Юлии Павловны, то она пережила своего друга на целых 23 года, в течение которых в ее жизни   произошло множество разнообразных событий.

Поначалу  светская жизнь за границей закружила ее без передышки вихрем. Театры, балы, выставки, охота,  чте­ние модных книг и, конечно, флирт, без которого она просто не могла существовать. Немалого внимания требова­ли и две приемные до­чери Амацилия и Джованна, которые были  взяты  на воспитание после скоропо­стижной смерти их отца, итальянского композито­ра Паччини (одна из дево­чек удивительно похожая на  графиню, вполне  возможно, яв­ляется  ее дочерью).

Затем Юлия Павловна успела дважды побывать замужем. Первый  раз это встреча с суженным произошла в небольшом  итальянском городке, где она  задержалась из-за по­ломки кареты. Чтобы скоротать время, известная меломанка пошла в местный театр слушать оперу. И в одно мгновение влюбилась в молодого тенора  синьора Перри с печаль­ными глазами и болезнен­ным румянцем.

Через несколько дней он стал ее мужем. В некоторых литературных источниках  этого певца почему-то  величают «доктором» и высказывают подозрения,  что этим человеком  руководили   меркантильные соображения. Будучи намного младше, он якобы мечтал пережить супругу  дабы овладеть ее несметными богатствами.  Только этому вряд ли стоит верить. Ведь Перри  уже был болен чахоткой и в том же году скон­чался на руках у Самойловой, оставив на память о себе лишь папки с непрочитанными партитурами да огромные карточные долги. Похоронив  мужа в склепе на парижском кладбище Пер-Лашез,  графиня завещала  перенести туда и свои останки.

Через год ее вдовства в России умер и  первый муж  — знаменитый «Алкивиад». И Самойлова  долго носила траур  сразу по двум мужьям, тем более, что этот наряд был ей  исключительно  к лицу.

Но она  не была бы сама собой, если бы и в этой ситуации  вела себя подобно прочим.  Юлия Павловна  могла сделать представление из всего чего угодно. А потому  сажала на  длиннейший шлейф своего  платья  детвору и катала ее по зеркальным паркетам своих дворцов словно лошадь, запряженная в повозку.

Затем она долго меценатствовала в Париже, расточая богатство на окружавших ее композиторов, писателей и художников, из которых никто не был обойден пенсиями да пособиями.  Несмотря на то, что ее состояние серьезно уменьшилось в размерах. Из-за неравного брака с Перри   графиня  не только лишилась российского подданства, но и всех  имеющиеся там имений  вместе с титулом.

Деньги таяли. Значительная часть наследства  ушла на образование приемных дочерей и  приданое для них. Внес свою лепту и очередной брак с пожилым разорившимся французским дипломатом графом Шарлем  де Морне, за которого она вышла замуж для того, чтобы вернуть себе титул.  По одним источникам они разошлось уже назавтра, по другим – через год, а Юлия Павловна обрекла себя на выплату солидного содержания до последнего вздоха.

Неудивительно, что к осени  жиз­ни блистательная аристократка пришла абсолютно разоренной. От былого богатства остались жалкие крупицы. И никто, ни миланские, ни петербургские родственники, ни  девочки, которым  было столько дано, не вспоминали о стареющей даме. В последние годы ей  пришлось расстаться даже фамильными драгоценностями. Единственное, что Самойлова   категорически  отка­зывалась  продавать —   принад­лежавшие ей картины кисти Брюллова, судьбой которых рас­порядились  потомки, дальние род­ственники которых по сей день живут в Италии.

За несколько дней до смерти Юлия Павловна сказала прислуге, что просит непременно похоронить ее в платье из светло-зеленой тафты, пояснив: «Один художник говорил, что этот цвет мне очень к лицу …».

Ее последняя просьба была выполнена. И некогда блистательная женщина упокоилась 14 марта 1875 года на парижском на кладбище Пер — Лашез рядом с Перри.

С той поры утекло немало воды. И вряд ли мы сегодня вспоминали бы о той, что «пронеслась по жизни кометой»,  если бы кисть гениального мастера сохранившая на века сияющий красотой  и молодостью образ любимой.

Использованный материал

Список картин Карла Павловича Брюллова — Википедия

..