Школьные годы чудесные или просто mix

Наша школа № 50 находилась на улице Хорезмской в доме №8.  Это было добротное 4-х этажное кирпичное здание с двумя подъездами — слева и справа. Через правый, охраняемый сторожем, сидящим за конторкой, мы входили в школу.  В вестибюле находилась раздевалка, где оставляли вещи старшеклассники. Малышня вешала одежду в классе на крючки, прибитые к задней стене. Вместе с пальто — мешочек с галошами, на красном нутре которых блестели металлические буковки с инициалами владельца.

Что касается левого входа, то открывался лишь по мановению волшебной палочки буфетчицы тети Кати для получения продуктов, потому что вестибюль этого крыла использовался как буфет, в котором продавали пирожки, булочки, пончики, бутерброды с заморской икрой, старательно намазываемой тонким слоем на   кусочки хлеба из банки с фиолетовым баклажаном на этикетке.

Широкие коридоры, спортивный и актовый залы, просторные светлые классы с традиционными партами. Покатая поверхность черного цвета, опирающаяся на коричневую основу, соединенную со скамейкой. На крышке —  плоская планка с углублениями для чернильниц-непроливаек и ложбинками для ручек.  Откидываемые кверху крышки, прикрепленные шарнирами. Под ними полочки для портфеля.

Долгое время нам не разрешали пользоваться шариковыми ручками, а поэтому все ходили перемазанные чернилами. Ведь непроливайки, что мы носили с собой в тряпочных или вязаных мешочках, прикрепляя к ручке портфеля, делались из стекла, фарфора или пластмассы, а потому имели тенденцию биться и ломаться. Или просто протекать, оставляя жирные фиолетовые подтеки на портфеле.

Тетрадки и книжки нас заставляли обертывать в бумагу, а промокашки (для того, чтобы не терялись), «сажали» на ленточку, что приклеивалась с помощью картинок к тетрадке.  Все тетрадки складывались в картонную папочку, завязываемую шнурками.

Учительница первая моя

Учительницей, преподававшей в нашем классе первые четыре года, была Екатерина Александровна Амарцева. Она считалась неплохой учительницей, давшей навыки писать, читать, считать. Но не более. Во всяком случае, особенно ярких воспоминаний с той поры у меня не сохранилось.

В школу я пошла не очень подготовленной. Мама считала, что ребенок должен уметь  читать, а обучение письму – уже дело  учителя. Тем более что я была левша, и работа правой рукой становилась проблематичной.  Это сейчас считается, что нельзя переучивать, что левша должен делать все так, как ему удобно. В ту пору же имела место  иная тенденция.  А потому все усилия моей родительницы были направлены на заострение внимания: в какой руке надо держать ручку.

Как-то недавно она вдруг вспомнила: «Когда кончилась линейка и детей стали строить для того, чтобы вести в класс, родители бросились давать чадам последние напутствия: чтоб не вертелись, чтоб хорошо себя вели, чтобы слушались.  А я лишь об одном: «Помнишь, в какой руке надо держать ручку?»

Надо сказать, что мне управляться с ручкой, карябавшей бумагу и оставлявшей жирные кляксы, было совсем непросто. И первые недели я больше тройки за свою писанину не получала. Это страшно раздражало маму, которая часами не выпускала меня из-за письменного стола, вырывала из тетрадки листы и заставляла переписывать и переписывать каракули.

Однажды, когда мы возвращались из школы, нас догнал мой соученик Сашка Смольянинов со своей мамой. И та поинтересовалась, как у меня идут дела. Похвастаться было нечем. В ответ послышался лишь вздох. На это последовало сожалеющее покачивание головой и такая фраза: «Да… Ребенком надо заниматься.  Впрочем, не у всех детей одинаковые способности».

Свою тираду она произнесла столь уверенно, что не оставалось и тени сомнения: ее сын, в аккуратных тетрадках которого красовались лишь «пятаки», — гений, а я – так, обычная серость, посредственность.

И знаете, когда я вспомнила эту историю?  Когда прочла «Ребячью болтовню» Г.Х. Андерсена, где кухаркин сын по фамилии Торвальдсен, ставший знаменитым скульптором, сокрушался о своей судьбе, слушая под дверью, о чем говорят дети богатых родителей, собравшиеся на праздник. Ибо одна из самых симпатичных и нарядно одетых девочек во всеуслышание заявила о том, что из тех, у кого фамилия оканчивается на «сен» ничего путного не выйдет.

Кстати говоря, к концу четверти я выровнялась. Трояки сменились четверками, четверки – пятерками, а учебный год я и вовсе закончила с похвальной грамотой.

Директор

Когда я пошла в школу, ее возглавлял Ервант Григорьевич Саруханов, крупный мужчина с седой, зачесанной назад, шевелюрой.  Он выглядел так солидно, что   при встрече все старались, опустив глаза, прижаться к стенке.   Но у меня такого ощущения не было. Наверно потому, что однажды   довелось побывать у него дома и увидеть начальство в неформальной обстановке.

Это было в первой четверти первого класса. Меня неожиданно вызвали со второго урока и отправили домой в сопровождении старшеклассника для того, чтобы вызвать к заболевшему директору отца  Когда папу удалось разыскать на работе, мы с ним вернулись обратно. В директорской квартире я встретила своего одноклассника Сашку Аковбяна, чей родитель тоже был приглашен к больному.

Его отец, Армаис Аристогесович, профессор-дерматовенеролог, был известным в городе врачом, заведующим кафедрой в ТашМИ, а потому мой отец знал его еще, как и преподавателя.

Профессор разъезжал по городу на «Победе», за рулем которого сидела дама с высокой прической. Это была его жена, мать Саши, самого младшего из детей, которого она  ежедневно привозила в школу.

На этого ребенка, занимавшегося музыкой, вероятно, возлагались большие надежды, поэтому после четвертого класса он от нас ушел.  Вполне возможно, что его перевели в специализированную школу им. Успенского. Правда, ходили слухи, что семья Аковбянов перебралась в Москву. Во всяком случае, больше я о Саше не слышала.

А вот недавно в интернете случайно наткнулась на его имя в заметке, рассказывающей о московском педагогическом колледже «Маросейка», где он преподает. Значит, стал, как и предполагалось, музыкантом.

Во дворе школы

Саруханов, как и некоторые другие учителя, жили на территории большущего школьного двора, по периметру которого стояли небольшие домишки. Жил там и сменивший его на посту (я училась тогда в четвертом классе) Василий Феофилович Ермолаев, бывший до этого  завучем.

Тихий и спокойный человек, которого никто не боялся. Его жена, Пелагея Константиновна, у которой в начальной школе училась моя сестренка, была ему под стать. Спокойная, уравновешенная.

В доме, что примыкал к забору, граничащему с улицей, жил ученик нашего класса Юлька Рудницкий. Его родители тоже трудились на учительской ниве. Мама, если не ошибаюсь, преподавала литературу.  Папа, Лев Меирович,  физик-самородок, считался блестящим преподавателем. Когда он высокий, сутуловатый, шел по школе с палочкой, так как прихрамывал на одну ногу, все тоже расступались. Но уже почтительно.

Жаль, что после 6-го или 7-го класса они переехали на Чиланзар, так как получили там нормальную квартиру, и Лев Меерович перешел работать в математическую школу № 103. Вместе с ним ушел и Юлька, симпатичный мальчишка, весельчак и балагур. Их домик заняла другая пара —  учителей физкультуры Игорь Владимирович Москалев и его жена Татьяна Валентиновна.

Жил в том дворе и мой ухажер Ромка Гузар, отец которого (его уже не было в живых) был завучем еще у моей мамы, а мать преподавала в Пединституте.  Мне стыдно вспоминать о том, как я вела себя с этим парнем, бывшем на два года старше меня, носившим мне букеты сирени, какие-то игрушки, просиживавшем часами у нас дома в столовой, когда я в 10-м классе подхватила совсем не взрослую болезнь – корь и очень тяжело ее переносила. Однажды он дал мне почитать свой дневник, а я демонстративно отдала его подружке, где он и пропал. Сейчас я оцениваю это действие как настоящую подлость. Но ведь из песни слов не выкинешь…

То, о чем шла речь выше, естественно, происходило, в старших классах. В младших же мы высыпали во двор, где на переменках бегали, прыгали, гоняли в классики, удирали от мальчишек, старавшихся дернуть за косу или подставить подножку.

В теплое время обливались водой из фонтанчика-поилки. Правда, подобные «безобразия» происходили до тех пор, пока не появлялся дежурный учитель и старшеклассники с красными повязками, которые нас в момент утихомиривали.

Провал

В пору моего ученичества иностранный язык   начинали изучать в 5-м классе. Естественно, что даже к концу третьей четверти об особых знаниях не могло быть речи.  Не знаю почему, только наша преподавательница Бэла Львовна Рукина выбрала именно меня для участия в городском конкурсе.

Впрочем, ничего сложного я не должна была делать. Выйдя на сцену, надо было сначала рассказать заученный анекдот, а затем объявить выступление учеников 7 класса, подготовивших монтаж.

Выданный текст я добросовестно вызубрила. Настолько, что помню его до сих пор. Но вот незадача. Выйдя на сцену, от волнения все перепутала и объявив: «Vorsicht!» (осторожно, внимание), вместо анекдота выдала следующую фразу: «Bereit sein gru; en die junge Pionire!» («Приветствуйте юных пионеров»).

Затем, переведя дыхание, выпалила  шутку:

«Hier, in der Nähe des Denkmals für Goethe, so sehen wir zwei Zahlen (1749- 1832). Was bedeutet das?

Ein Junge antwortete lächelnd: «Ich weiß. Das ist seine Telefonnummer»

(Около памятника Гете мы видим две цифры (1749- 1832). Что это значит?
Один мальчик, улыбаясь, отвечает: «Я знаю: это номер его телефона!»

Не стоит рассказывать о том, как  при гробовом молчании зала я сошла со сцены, как  прореагировала на это моя учительница. Благо на дворе был уже конец 50-х.

На уроке пения

Седьмой класс. У нас урок пения. Его почему-то ведут два учителя. Два странных типа. Один небольшого росточка, лысый. Другой — крупный высокий с зачесываемой назад шевелюрой.  Первый играет на баяне, второй осуществляет общее руководство.

Не знаю почему, но у меня в памяти от их уроков сохранился лишь внешний вид этих людей да их экипировка. У первого — короткие брючки, не достающие до штиблет и плотно обтягивающие зад, напоминающий мандолину (образное сравнение, позаимствованное у Ильфа и Петрова, пришло само собой значительно позже, при чтении «Золотого теленка»)

Второй, наоборот, одет в мешковатый костюм. Темный в тонкую  белую полоску. Такой широкий, что пиджак свисал, с сих плеч, словно с вешалки, а брюки походили на те, что предпочитают друзы, ожидая неожиданного рождения Мессии.

После того, как на доске появлялись слова очередной песни, весь класс под управлением Высокого пел нестройным хором, в который старательно вливалась и моя подруга. Не имея ни слуха, ни голоса, она с упоением выводила: «То березка, то рябина…».

Как фальшивит, не слышала. Зато это слышал   сидевший за ней Витька Шевченко. Не выдержав, он толкнул ее в спину: «Слушай, Роня, с твоим голосом можно лишь сидеть в туалете и кричать «Занято!».

Что бы сделала на ее месте другая девчонка? Обиделась, расплакалась, развернувшись, двинула обидчика книгой по голове…  Другая, но не она. Презрительно бросив обидчику через плечо «Дурак!», она продолжала упиваться своим творчеством.

«Нет» — начесам!

Первая половина 60-х. В моде прическа «Бабетта», которую подарила всем девушкам французская актриса Бриджит Бордо, снявшаяся  в триумфальной ленте «Бабетта идет на войну».  Пышно взбитые  волосы, собранные вверх и заколотые шпильками.

Это для более взрослых. А для тех, кто помладше,- вариант с двумя тоненькими косичками, напоминающими крысиные хвостики по бокам. С подачи знаменитого «Крокодила» она называлась менее романтически: «Я у мамы дурочка».

Естественно, имелись модницы и в школах.  И у администрации, обалдевшей от необычного вида своих подопечных, голова пошла кругом.  Когда стало ясно, что ни увещевания, ни вызов родителей, ни снижение оценки по поведению результатов не дают, она пошла на крутые меры, которые сегодня кажутся просто дикими.

Для того, чтобы попасть на уроки, надо было пройти от входных дверей строгий кордон. Тех, кто не удовлетворял стандартам примерных паинек, в самом прямом смысле тащили в туалет, где заставляли расчесывать волосы, а заодно и смывать водой из-под крана тушь с ресниц.

Дальше других пошла, пожалуй, наша классная руководительница Оксана Николаевна, которая не только устраивала провинившимся головомойку при всем классе, не стесняясь мальчишек, но и стригла ногти девчонкам, посмевшим отрастить их и покрыть ярким лаком!   И самое ужасное то, что никто не выражал, смело протест.   Ни сами ученики, ни их родители. Да, это была не израильская школа…

Морковка

Однажды на уроке математики мы с Майкой услышали за спиной сдавленный смех. Там сидели Оля Шульгина с Наташкой Айрумовой.  Когда обернулись для того, чтобы узнать, в чем дело, то увидели, как у Ольги по лицу катятся слезы.

Не в силах произнести ни слова, она протянула какую-то непонятную штуку, похожую на кусок коры. Майка спросила: «Что это?»

В ответ прозвучало: «Это… это… сушеная морковка». Чем был интересен этот кусочек — не знаю. Только мы тоже покатились со смеху. Дело кончилось тем, что нас всех дружно выставили за дверь.

И там, в коридоре, стало известно, что к Оле стал проявлять внимание один мальчик. Худенький, щупленький, небольшого роста.

Ей девочке, довольно крупной, это показалось смешным. А ее подружка, завидуя, предложила его отвадить и выдала идею написать письмо с предложением употреблять побольше морковки, так как она способствует росту. А в качестве сувенира добавить ломтик того самого высушенного овоща.

Мама и сын

В нашем классе учился высокий симпатичный парень Андрей Жмурковский.   Он был прекрасным художником, а вот учился – так себе. Думаю, потому, что просто не хотел. А может быть, ему естественные и точные науки были неинтересны?  Только об этом можно лишь догадываться, ибо он был довольно странным, замкнутым, ни с кем особенно не общался.

Его мама Анна Павловна, преподавала у нас анатомию. Она, тоже была необычной особой. Вероятно, сказывался тот факт, что она пережила ужасы ленинградской блокады. Только каждый раз, войдя в класс, после переклички нередко произносила одну и ту же тираду: «Скажите, кто у вас в классе самый ленивый, самый нерадивый ученик?  Кто позорит честь своих товарищей?» И затем, после минутной паузы, выдавала заключительный аккорд: «Вот он перед вами. Встань, Андрей Жмурковский!» Тот покорно вставал и стоял, понурив голову, до тех пор, пока ему не разрешалось сесть.

Кто-то смеялся при этом, кто-то опускал от стыда голову. Большинству же это было вовсе неинтересно, как собственно говоря, и мне. Лишь став взрослой, я поняла – как это было ужасно.

Лютики-цветочки

До Анны Павловны у нас была другая учительница, что преподавала ботанику и зоологию. Екатерина Сергеевна.   Во время урока она не сидела на месте. Обычно прогуливалась вдоль парт. Как правило, у нее на плечи был накинут большой серый пуховый платок. И мальчишки умудрялись дергать за кончик, платка, свисавший ниже пятой точки. Екатерина Сергеевна мгновенно оборачивалась и грозилась указкой, которую не выпускала из рук.

Иногда она водила нас на практику в теплицу для того, чтобы наглядно продемонстрировать пестики-тычинки.   Что-то  старательно объясняла, а мы тем временем за ее спиной обрывали и жевали розовые цветочки, кисленькие, исключительно приятные на вкус.

Знакомство с телевидением

1957 год. Телевидение начинает постепенно входить в дома ташкентцев.  Пока это и новинка, и признак благосостояния, и престиж.

Когда я училась в 3-м классе, нам неожиданно объявили, что после уроков будет проходить набор в хор, который будет выступать по телевидению.  Естественно, я тоже отправилась на прослушивание.

Претендентов разбивали на тройки, что поочередно подходили к роялю, за которым сидела учительница пения.  Проиграв вступление, она просила спеть куплет какой-то пионерской песни.

В нашу тройку кроме меня входила моя троюродная сестра Галка и Нигара Валиева, девочка ничем не примечательная, попавшая в наш класс после того по каким-то причинам (вполне возможно по болезни) осталась на второй год.

Мы старательно выводили предложенную мелодию. Но концертмейстер не дала нам закончить. Поблагодарив, отправила нас с Галкой домой, а Нигаре предложила присоединиться к группе отобранных. Помню, что мы горевали, а родители еще долго шутили и посмеивались над желанием попасть в святая святых.

Впрочем, через несколько лет, когда я уже училась в 8 классе, вновь выдался шанс засветиться на голубом экране. Кто-то из работников ТВ решил провести конкурс-викторину между учениками двух школ.  Одной из них была наша.

Завуч по воспитательной работе быстро сколотил команду и велел участникам   подобрать материал, соответствующий определенным темам. Мне лично достались вопросы, связанные с музыкальными произведениями, написанными на лермонтовские вещи.   Сделать это было совсем нетрудно, ибо в пачке дедушкиных журналов «Музыкальная жизнь» я нашла один, где этому вопросу был посвящен целый раздел. Вызубрив все на зубок, я блеснула своей эрудицией, и наша школа выиграла.

Во второй раз в это место я попала в составе школьной КВНовской команды, будучи уже ученицей 10 класса. Мы боролись против лучшей в городе физико-математической школы №110.  Они, несомненно, были сильнее, только жюри свело все на ничью, дабы объявить, что «Победила дружба»

Музыкальные пальцы

После школьной реформы, продлившей образование на год с целью приобретения учащимися какой-нибудь специальности, создания школ 2-го этапа, где искусственно создавалось по 8-10 параллельных классов,  наш 9 «б» пополнился новыми личностями. Среди них была и Инна Воловская, которая занималась музыкой, о чем неоднократно сообщала по разным поводам. И вот однажды, глядя на нее, вернее на ее ноги в босоножках, откуда высовывались пальцы, один из которых был забинтован, Вадим Курносенков (тоже, кстати сказать, пришлый) глубокомысленно произнес: «Какие у Воловской музыкальные пальцы… на ногах».

Половники

Инна Воловская, всегда настаивавшая на том чтобы ее фамилия произносилась с ударением на второе «о», немножко пришептывала, а потому рассказы, выходившие из ее уст, выглядели довольно смешно. Например, такой. «Мы с мамой любим все маленькое, все миниатюрное. Вот, например, мама пошла с соседкой покупать половник. Так соседка выбрала Са-а-мый большой. А мама – Са-а-мый маленький!»

Барсал

Как и полагается приличной школе, у многих в классе были клички. Меня, например, звали Варшава, Варшавка, Варшавянка. Имелись и Паздер (Паздерский), и Роня (Ронина), и Мыша (Мешкова), и Заур (Зауров), и Бабахан (Бабаханов),  и Шульга  (Шуля),  и Смольный, он же Суслик  (Смольянинов)…  Не обошли они и учителей.  Так учителя математики Бориса Соломоновича звали между собой кратко: Барсал.

Вот и дома, рассказывая о школьных делах, дети нередко употребляли именно это имя.  Поэтому, когда Майкин отец, зайдя в школу для того, чтобы узнать о том, как обстоят дела у дочери, заглянув в учительскую, поздоровался и вежливо произнес: «Простите, а где я могу увидеть товарища Барсала?»

В ответ – недоумение, затем смех, и полный добродушный мужчина  в  очках, сидящих на маленьком носике, выступил вперед и сказал: «Вы, наверно, ищите меня». Затем протянул руку и представился: «Борис Соломонович Шнейвас».

Мы проходим практику

С 9-й по 11-й класс мы обучались библиотечному делу в библиотеке ТашГУ с прекрасным фондом книг и журналов. На это дело отводилось 2 дня в неделю – полный четверг и 4 часа в субботу. У нас было три предмета: библиотековедение, библиография и плакатное дело.

Материал по первому предмету преподносила нам серая мышка средних лет по фамилии Капустина Алла Львовна.

Второму обучала весьма интересная особа с оригинальной шишкой, сформированной из туго затянутых волос где-то на уровне темечка.  Звали  ее Еленой  Карловной  (к сожалению, не помню фамилии).

А третий преподавал  косоглазый мужчина из пединститута. Тут уж не помню ни имени, ни фамилии. Только прозвище – На-Пол-Перо, ибо он часто весьма забавно произносил эти слова, обучая нас выводить буквы тушью разными шрифтами.

Ели первый и третий преподаватели не оставили в душе никакого следа, то Елена Карловна запомнилась как яркая личность, источник исключительно интересных рассказов. Она владела хорошо немецким и занималась переводами журналов, которые не предназначались для общего пользования, составляла аннотации для научно-популярных книг.

Каждый раз, оставив немного времени от урока, рассказывала нам, девчонкам, удивительные истории. Например, о том, как французские киношники забрели в дебри африканских джунглей, где обитало еще неизвестное ученым племя, и одному из них удалось втесаться в доверие к аборигенам.  Для этого   он согласился пройти варварский обряд татуировки.

Он осуществлялся ветками специального растения. Его шипами захватывалась и приподнималась кожа, которая потом «срубалась» острым ножом, оставляя ранки в форме своеобразного рисунка.  Чтобы не был слышен истинный вой, издаваемый посвящаемым, процедура проводилась у подножья ревущего водопада. Так вот, пока одного из киношников «обрабатывали», другие, спрятавшись в кустах, снимали это все на камеру.

А с каким вожделением мы рассматривали в глянцевом американском журнале весьма откровенные фотографии девушки сомнительной репутации по имени Кристин Килер, из-за которой разгорелся международный скандал, в результате которого военный министр Великобритании Джон Профьюмо в 1963-м потерял свой портфель.

И все  потому,  что она одновременно встречалась и с ним, и с военно-морским атташе СССР в Лондоне капитаном Евгением Ивановым, которого срочно отозвали домой.

Об этих событиях в конце 80-х   был снят британско-американский фильм» Скандал», где в главной роли снялась Бриджит Фонда. А через несколько лет после этого Иванов опубликовал в Англии свои мемуары «Обнаженный шпион».

Елена Яковлевна

Огромную роль в нашем образовании и просвещении сыграла еще одна женщина, ее тезка – Елена Яковлевна Теплова.  Ей, заслуживающей особого разговора, я посвятила отдельный очерк, поэтому повторяться не буду. Скажу только, что она еще вела и драмкружок, который я лично не посещала, а вот люди, выбравшие для себя театральные подмостки, были активными участниками. Это Володя Шапиро, Миша Салес, Гриша Черкинский. И «Ревизор», поставленный на школьные сцене, стал настоящим событием.

Физика

Физику преподавал  Алексей Еремеевич Солдатов, который пришел к нам из расформированного в 1960-м году суворовского училища. Согласно своей фамилии, имел хорошую осанку и носил куртку серого цвета типа френча. Да и юмор у него был соответствующий. Увидев непорядок, он обращался к провинившемуся и, сильно окая, произносил: «Вот мяукнешь как кОтенОчек за ОкОшкОм – тОлькО и слышали…»

Был исключительно бестактен. Так, например, увидев на одной из девочек вырез на кофточке (может быть, немного более полагающегося ученице), вы всеуслышание заявил под гогот мальчишек: «Вы что это, Бульдяева, всю грудь нараспашку открыли?».

Особых знаний он нам не давал. Относился ко всем одинаково. Никак. Разве только любил Сережку Горбунова, что увлекался радиоделом и все свободное время проводил в радиорубке. Он мог ничего не знать, но получал хорошие оценки. Не то, что другие, вынужденные зубрить и зубрить материал, безобразно изложенный в учебнике.

Химия – любовь моя

В 7-м классе мы начали изучать новый предмет – химию. Ее нам вдалбливал Юлий Моисеевич Шваб. Учитель столь строгий, что его многие боялись, а у одной из девочек нашего класса перед контрольными начиналась настоящая медвежья болезнь.

Как понимаю сейчас, он был неплохим учителем, знающим. Только вот привить любовь к своему предмету сумел немногим. Хотя знания давал. Недавно мы разговаривали с Олей Шульгиной, и она сказала: «Коррозию металлов и устройство доменной печи я помню до сих пор. Кстати, он научил вести конспекты, что очень пригодилось в дальнейшем.»

Знаю, что многие из его выпускников связали жизнь с химией. Из нашего класса на химфак пошла я одна. Но в моей группе оказалось несколько человек из параллельных.

Что касается моей персоны, то этому поступлению предшествовал  ряд обстоятельств.

Когда я училась в 11 классе, химия была в моде.  Недаром везде висели лозунги «Коммунизм – это советская власть + электрификация всей страны, + химизация народного хозяйства».

На этой волне «Комсомолец Узбекистана» надумал проводить химическую заочную химическую олимпиаду. Я отвечала на ряд вопросов, публиковавшихся раз в неделю, и отсылала их в редакцию. С нетерпением ждала очередного номера, где публиковались ответы, фамилии тех, кто прошел в следующий тур и количество набранных ими очков.

От раза к разу сложность задач увеличивалась, и я, несомненно, не справилась бы, если бы не помощь моего дяди, который работал ученым секретарем в институте Химии нефти, и был специалистом от Бога.

Короче, говоря, все добравшиеся до конца, были приглашены на очный тур, и победители получили грамоты, книги с солидной надписью и рекомендацию для поступления в университет на химический факультет.

Это было очень кстати, ибо в совокупности с золотой медалью, дававшей возможность сдавать лишь один профилирующий экзамен, шанс становился реальной возможностью практически безболезненного поступления в ВУЗ.

Юлий Моиссевич был страшно горд своей ученицей, хотя, если говорить честно, химию по-настоящему я поняла и полюбила не в институте, не на работе, где была сначала лаборантом в ТашИИТе, потом инженером на Заводе электронной техники, а став школьным учителем.

Готовясь к урокам, перелопачивала материал так, чтобы его можно было изложить ясно и понятно.  Прямо как в анекдоте. «Я, — говорит, — объясняю, объясняю, сам, наконец, понял».

НВП

Начальную военную подготовку вел смешной  и длинный лысый Олег Николаевич Перфильев. Так этот предмет меня интересовал меньше всего, то от этих уроков больше всего запомнились его байки, сдобренные поистине солдатским юмором.

Вот, например, о том, как однажды в разведке он вдруг увидел немца, что шел, посвистывая по лесу с автоматом.  Попадаться ему на глаза не хотелось, и Олег Николаевич спрятался под куст и накрылся плащ-палаткой. Сидит и ждет, когда вражеский солдат покинет это место. А тот, как назло, крутится и крутится… Уже и ноги затекли, и курить адски хочется, а фриц все топчется и топчется рядом.

Вдруг, неожиданно повернувшись, он направился к злополучным кустам. У нашего учителя сердце ушло в пятки. «Ну, все, — подумал он, — попался.  Но я просто так не сдамся». Хотел было выскочить из укрытия и первым напасть на врага, как услышал звук капель, барабанящих по его каске. Оказывается, немец подошел сюда исключительно с одной целью – справить малую нужду.

Все у него внутри перевернулось. Ох, как хотелось отомстить за такое унижение. Но он сумел сдержать себя в руках. Ведь задание выполнено еще не было.   Подождал, пока немец не закончил свое дело, привел себя в порядок и удалился. А затем продолжил свой путь.

Кстати, он преподавал так же черчение, о котором, мне кажется, имел весьма относительное понятие. Давал перечерчивать какие-то сложные, абсолютно непонятные чертежи.

Я  с ними, естественно,  справиться не могла. Обращалась к маминому родственнику, что работал в техникуме, и тот давал  вычерчивать схемы  своим студентам.

Школьная форма

Как известно, в те годы существовала определенная школьная форма для девочек и для мальчиков. Нет, неправильно. Когда я пошла в школу, то мальчишки ходили одетые по-разному. Только девчонки обязаны были носить коричневое платье (укороченный вариант гимназического дореволюционного облачения)
с чёрным (повседневным) или белым (для торжественных мероприятий) фартуком. Непременным атрибутом были белые манжеты и воротничок, которые освежали темное платье. Их шили из пике, шелка, поплина; обшивали кружевами, обвязывали крючком.

Так как мы жили в районе с долгими осенними и весенними периодами, то имелся еще и летний вариант платья – с коротким рукавом голубого, синего или коричневого цвета.

Тогда  практически никто из девочек стрижек не носил. Волосы заплетали в косички, куда   вплетали ленты коричневого или черного (каждый день) или белого (на праздник) цвета.  Нередко косы укладывали в «корзиночки» или «бублики». Где-то в четвертом классе в форму (костюмы серого  цвета) одели и мальчишек.

Формы, которые продавали в ташкентских магазинах, оставляли желать лучшего. Поэтому все, у кого была возможность, просили знакомых, отправлявшихся в командировку в Москву, привезти одежду оттуда. В столице и платья, и фартуки шили более интересно. Разных фасонов (с отложными воротниками и стойками, с выстроченной грудкой, юбкой в складку, а то и плиссе).

Но вот однажды девчонки нашего 10 «б» вдруг заявили, что не хотят носить стандартную форму. Заморочили голову   классной руководительнице, завучу, дошли до директора… и получили разрешение одеться в костюм следующего образца. Темно-синие юбка с жилетом, голубая  блузка.

Вырядившись таким образом, гордо ходили по школе, считая себя избранными. Но самое интересное, что такое выпендривание вскоре надоело, и в 11 класс все пришли в добром старом коричневом платье.

Книжка

Интересно, как порой переплетаются события.  Много лет спустя, после того как и школа, и институт были окончены, перебирая содержимое родительского шкафа, я наткнулась на книжку в картонной обложке о кудрявом мальчике – Володе Ульянове. На первой странице – дарственная надпись, посвящение первокласснику от выпускника школы. Я получила ее в подарок на торжественной линейке Последнего Звонка, когда мы дарили десятиклассникам цветы, а они нам – книги.

В находке не было ничего необычного. Разве только подпись – «Владимир Усиков», что оказался мужем одной моей сотрудницы из школы №89. И это было весьма забавно.

Красный галстук

Как повяжешь галстук – береги его.
Он ведь с нашим знаменем цвета одного…

В то время, когда я пошла в школу, идеология была на соответствующем уровне. Вступление в ряды юных пионеров было важным и торжественным событием. Когда я училась во втором  классе, горком ЦК Комсомола решил провести акцию ко дню рождения вождя.   22 апреля на Красной площади (он как раз приходился на воскресенье)  по принятию  в пионеры лучших учеников города

Все школы должны были предоставить свои списки, куда бы входило по одному ученику от  каждого класса.  От нашей школы были выбраны Лялька Карибян (класс «а»), я (класс «б»), и Володя Славин (класс «в»).  Всех нас собрали в райкоме, откуда колонной повели к месту предстоящего события.  (Краем глаза я видела, как сбоку трусил сопровождавший меня дедушка).

Все было обставлено очень торжественно, а потому на площади было много народа. По окончании из толпы  вдругвыскочила , моя соученица Ольга Шульгина с желтым воздушным шариком в руках и мордашкой, перемазанной то ли мороженым, то ли пирожным. Как сейчас помню, как она чмокнула меня в щеку и тотчас скрылась.

А назавтра, когда я пришла в школу, ко мне кинулись дети и   стали расстегивать пальто для того, чтобы увидеть галстук.    Для всех эта процедура должна была состояться лишь через неделю. А до этого я стала  единственным обладателем символа единства пионеров, комсомольцев и коммунистов, чем была чрезвычайно горда.

Грустная история

Несмотря на то, что туалеты в нашей школе имели более-менее приличный вид, почему там всегда был беспорядок. Весь пол был в неприятных лужах, к тому же скользких. Однажды в такую лужу я и свалилась. Пришла в класс плачущая, с мокрым боком и запачканными новенькими ботиночками с модной меховой опушкой. Моя учительница пришла в ужас, но не растерялась. Она посадила меня к батарее парового отопления, а ботинки поставила сушить наверх. А теперь надо представить ужас моей мамы, когда она увидела меня в таком виде!

С туалетом связана и другая история. Мы  учились  уже в средней школе, а сестренка моей подружки – в младшей.  Когда однажды она уже хотела выйти из этого места, ее, малышку, схватила за руку одна ненормальная (в полном смысле этого слова) уборщица. Она стала кричать, что Жанка залила весь пол и должна за это отвечать. Всунув в руки растерявшейся девочке тряпку со шваброй, заставила малышку убирать грязь.

Как той удалось выбраться из цепких лап этой женщины – не помню. Помню лишь то, что когда пришли родители, то, естественно,  был грандиозный скандал.

Продолжение следует…

2010