Удивительная штука — жизнь. Ее можно сравнить с нитью, на которую, словно бусины в монисто, Судьба собирает события, факты, даты… И получается история.
Стояла последняя военная зима. Страна жила предвосхищением грядущей победы и, непонятно почему, последний курс военного училища, чей выпуск планировался на май, украсили новыми погонами несколькими месяцами раньше. Не случись этого, все, несомненно, пошло бы по-другому. Именно это событие и сыграло ключевую роль в жизни девушки по имени Анжелика.
Ее трудно было назвать красивой. Однако целый ряд качеств: обаяние, жизнерадостность, задор, умение себя преподнести, понравиться, запомниться, притягивало к ней людей как магнит железо. А потому в любой компании Анжелика всегда становилась душой. Тем не менее, серьезно за ней никто не ухаживал. Разве только один из курсантов по имени Николай, который, получив назначение в энскую часть, даже сделал предложение, принятое весьма спокойно, ибо особой любви к своему поклоннику девушка не испытывала.
Однако вскоре пожалела, что отнеслась к этому несерьезно, так как подошла пора окончания института и, следовательно, распределения. Перспектива назначения в далекий кишлак, от которого могло спасти лишь замужество, ей вовсе не улыбалась. А женихи на горизонте не маячили. Тогда её мама, Анна Ивановна, женщина весьма предприимчивая, обратилась с просьбой к друзьям дочки найти кого-нибудь для фиктивного брака.
Получив такое задание, ребята подумали-подумали, и через некоторое время привели к ним в дом своего однокурсника Моню, ленинградца, вывезенного из блокадного города в критическом состоянии по Дороге Жизни.
Он хотел сразу же после разрыва кольца вернуться домой, где его ждали родные и невеста, но, поразмыслив, решил задержаться в Ташкенте до окончания института.
Подобное мероприятие, естественно, в его планы, никак не входило. Только товарищи уговорили: сделай доброе дело, это тебя ни к чему в дальнейшем не обяжет. Как только захочешь уехать — разведешься. И он согласился.
Все было как полагается. И регистрация в ЗАГСе, и свадебный ужин с гостями и подарками, по окончании которого новобрачный вернулся домой, оставив супруге свидетельство о браке, незамедлительно представленное в институтский деканат.
Время шло. Каждый из них жил своей жизнью. Моня — в небольшой съемной комнатушке, Анжелика — у мамы, где молодожен после свадьбы больше не появлялся.
Этот факт вызывал кривотолки и ехидные улыбочки соседей, периодически осведомлявшихся у тещи по поводу отсутствия зятя. И вот однажды Анна Ивановна, не выдержав, передала через общих знакомых, что желала бы видеть нового родственника. Надо, дескать, поговорить.
Моня пришел. Его накормили вкусным обедом, а затем попеняли: мол, нехорошо забывать жену, ставя ее в неловкое положение, и попросили хоть иногда заглядывать с одной целью — заткнуть рты местным сплетницам.
И Моня стал заглядывать. Сначала редко, потом чаще. Его старались хорошо принять, подкормить. И парень, в какой-то момент расслабившись, с удовольствием окунулся в домашнее тепло, которого был лишен многие годы. Засидевшись допоздна, псевдомуж остался ночевать, а вскоре и вовсе перебрался на новое местожительство.
Время отмотало положенный срок, и у Беренштейнов родился ребенок. Девочку назвали Софочкой. Как шутили знакомые, это имя было выбрано из многих только потому, что в нем не было ни «л», которую «проглатывала» Анжелика, ни «р», которую, как и полагается истинному еврею, весьма картаво произносил Моня.
А что его родители? Что ленинградская невеста? Конечно, пришлось им обо всем написать, вызвав массу нареканий и полное неприятие новой семьи. Родители были в шоке от того, что сын взял в жены гойку. Такого в их семье, где имелись раввины и канторы, отродясь не было. Позор, да и только.
И это при том, что они, к счастью, понятия не имели о сути Мониной тещи, работавшей в секретариате одного из НИИ, считавшей себя весьма крупной фигурой, и бывшей по натуре ярой антисемиткой, что являлось секретом Полишинеля, ибо своих настроений она особенно не скрывала. А к чему? Ведь подобные вещи законом не караются. Мало того, находят широкую поддержку в народных кругах. Помните, у Высоцкого:
Мне быть надоело шпаной и бандитом,
Не лучше ль податься в антисемиты.
На их стороне хоть и нету закона,
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Она безнаказанно говорила гадости, причем делала это так непосредственно, что шокированная публика, теряясь, не находила ответа. Например, могла заявить одной семейной паре, бывающей в их доме, что из всех евреев признает только их.
Отношение же ее к зятю, было весьма противоречивым. С одной стороны, любящая мама, вроде бы, испытывала благодарность за совершенный поступок, с другой — презирала за принадлежность к семитской расе. А Моня терпел. Оказавшись самым настоящим еврейским мужем, он всунул свою шею в ярмо, которое нес как вол, считая себя обязанным обеспечивать семью по первому разряду.
Если ребенку покупались игрушки, то самые лучшие, если диапроектор, то самый большой да с таким набором диафильмов, что он составил бы честь любому клубу. В этом доме была одна из лучших в городе библиотек, прекрасная посуда, самая модная одежда.
Со временем он не только привык к Анжелике, но и полюбил ее. В маленькой же дочке просто души не чаял. Вот и делал для них возможное и невозможное, зарабатывая деньги, которые его жена умела прекрасно тратить.
Моня работал много и тяжело, нередко идя на авантюры, аферы, связываясь с артельщиками, занимавшимися подпольным бизнесом, и только чудо не раз спасало этого человека от тюрьмы. Анжелика закрывала на это глаза, делала вид, что ничего не замечает. И … жила в свое удовольствие.
После рождения ребенка она расцвела, приобрела особый шарм, который в совокупности с уже имевшимися качествами, привлекал поклонников. Она не пропускала концертов и модных постановок, любила шумные вечеринки и принимала гостей так изыскано, что их дом посещали с особым удовольствием.
Несмотря на то, что Монины родители, как мы уже знаем, невестку не признали, Беренштейны несколько раз ездили в Ленинград, город, покоривший Анжелику настолько, что она стала задумываться о смене местожительства.
Первая попытка зацепиться в Северной Пальмире была сделана тогда, когда дочка Софа, окончив школу, по разнарядке от республики (не имей сто рублей, а имей сто друзей) поступила в один из ленинградских ВУЗов. Но, выросшая в домашних тепличных условиях, девочка не смогла жить в общежитии. Шокированная царившими там нравами, не выдержала и семестра.
Помню такой момент, связанный с тем периодом. Анна Ивановна, будучи уже на пенсии, занималась воспитанием своего внука Мишеньки, который был младше сестры на десять лет. И вот однажды, гуляя с ним, она встретила свою знакомую.
В разговоре та задала вопрос: «Как там ваша Софочка? Ведь она такая домашняя…»
Но бабушка ответить не успела, так как Миша, ковырявший до этого глубокомысленно пальцем в носу, выпалил: «Ничего. Была домашняя, станет уличная»
Но уличной она не стала. С помощью родительских друзей перевелась в один из ташкентских институтов. А зря. Ведь через полгода произошел новый поворот событий.
Грянуло землетрясение. Старый дом, закачавшись, пошел трещинами, и семья, с жалостью расставшись с верандой под сенью древнего карагача, перебралась в одну из хрущевок на новом квартале Чиланзара.
Восстановление Ташкента после землетрясения — особая страница в летописи города. Это стихийное бедствие сыграло немаловажную роль в истории столицы Узбекистана. Направив сюда строителей со всех союзных республик, страна отстроила ее заново, обеспечив при этом десятки тысяч комфортабельным жильем взамен глинобитных построек.
Для ташкентцев раскрыли двери и многие города Союза. При этом те, кто был пошустрее, сумел, воспользовавшись случаем, перебраться в Москву, Ленинград, Ригу… Тогда-то и пришла в голову Анжелики мысль осуществить свою давнишнюю мечту. Но как это сделать? Пришлось вспомнить, что-Моня-то коренной ленинградец. И, возможно, имеет право возвратиться к себе на родину.
Желание жены — закон. Откомандированный муж отбыл в Ленинград. Опытный специалист-литейщик, он сразу же устроился на один из крупных заводов с предоставлением временного жилья в общежитии.
Можете себе представить, как ему, мужику в возрасте 45+, было трудно по вечерам после тяжелейшего рабочего дня возвращаться на свою койку в окружение лимитчиков!
Но, как было вырезано на кольце царя Соломона, все проходит. Прошло и это. Через два года Беренштейну выделили комнату в коммунальной квартире, не преминув напомнить, что, будучи евреем, то есть представителем нации не очень надежной, он якобы бежал в свое время из блокадного города, а в критический момент, когда другое место оказалось в аварийной ситуации, дал деру и оттуда.
А тем временем в Ташкенте события шли своим чередом. Софочка надумала выходить замуж за своего однокурсника Владика, парня из весьма зажиточной семьи, принадлежащей к особому, официально не существовавшему классу советской буржуазии. И надо же было случиться так, что он тоже оказался евреем.
Однако Анне Ивановне Владик пришелся по душе. С присущим ей апломбом она рассказывала всем знакомым о том, какой это чудный парень, какая у него прекрасная компания, и как здорово он ухаживает за её внучкой. Впрочем, кто хорошо знал эту даму, понимал, что все дело в его родителях, их деньгах и тех подарках, которыми поначалу осыпались все домочадцы.
Как сложилась жизнь у молодых — рассказ особый, тоже не очень счастливый, но об этом как-нибудь в другой раз. А пока об Анжелике. Наконец, настал долгожданный миг. Выдав дочку замуж, Анжелика перебралась в Ленинград.
Но город мечты встретил её неприветливо. Несмотря на то, что и на работу удалось устроиться по специальности, и до вожделенных театров с музеями было рукой подать, особой радости не было.
Ее угнетал дефицит общения, отсутствие друзей, которых она не сумела завести в этом суровом городе. Ведь не секрет, что основные узы завязываются обычно в молодости. В зрелом возрасте это намного сложнее, тем более в таком городе как Ленинград, где чужаков к себе мало кто подпускает. Вот и были для Анжелики настоящим праздником редкие встречи со старыми друзьями, оказывавшимися в Ленинграде, да поездки в Ташкент, которые от раза к разу становились все длиннее.
Впрочем, со временем и ленинградская жизнь как-то утряслась. Перебрались в отдельную квартиру. Моня, заняв должность начальника цеха, приносил неплохую зарплату. А выйдя на пенсию и располагая значительным свободным временем, Анжелика стала с еще большим азартом предаваться тем занятиям, которые всегда любила: часами бродила по Эрмитажу и Русскому, ездила по пригородам, ходила в театры, на выставки. Казалось, живи и радуйся. Но, как всегда нежданно, пришла беда. Она тяжело заболела. Одна операция, другая…
Прошло несколько лет и, следуя завещанию жены похоронить ее в родном городе, Моня сошел с трапа самолета, держа в руках самую обыкновенную сетку, называемую в простонародье авоськой, где лежала, завернутая в бумагу, урна с ее прахом.
В Ташкенте в ту пору не было колумбария, а потому останки захоронили на обычном кладбище, поставив, как полагается, памятник. А уже потом, через несколько лет, здесь, в Израиле, ее дочь в православном храме попросила Господа отпустить матери грехи и зажгла свечи за упокой ее души.
1998