Журналистские расследования… Как много порой они приносят читателю, отправляющемуся за автором в увлекательнейшее путешествие. Вот и в этои раз, словно на блюдечке с голубой каемочкой, Судьба в образе главного редактора «Вестей» А. Садагурской преподнесла неожиданный подарок.
Пригласив к себе, она вручила мне «Новый мир» с повестью В. Додина «Густав и Екатерина» и попросила превратить ее в журнальный вариант для «Шарма».
О чем эта вещь? Как говорит сам автор о «разделенной любви» известной российской балерины и финского премьер-министра. Откуда материалы? Из семейного архива и воспоминаний родных, ибо Вениамин Залманович Додин приходится героине повести племянником. Эта публикация в совокупности со сведениями из дополнительных источников и послужила основой следующего повествования.
На некотором жизненном отрезке неожиданно переплелась жизнь двух людей: Екатерины Васильевны Гельцер и Карла Густава Маннергейма. Она — балерина, танцевавшая в Мариинском, он — офицер лейб-гвардии кавалергардского полка Ее Императорского Величества Марии Федоровны.
Родившись в театральной семье (отец — артист балета и балетмейстер, дядя — театральный художник), Катя пошла по стопам родных. Окончив Московское театральное училище, поступила в труппу Большого театра, затем перешла в Мариинский, где к тому времени протанцевала два года. Молодая балерина была исключительно хороша собой. Особенно в танце. Недаром Софья Парнок посвятила ей следующие строки:
И вот она! Театр безмолвнее
Невольника перед царем,
И палочка взвилась как молния,
И вновь оркестра грянул гром.
Лучи ль на ней свой блеск умножили,
Иль от нее исходит день?
И отрок рядом с ней — не то же ли,
Что солнцем брошенная тень?
А в одном из интервью Суламифь Мессерер (согласитесь, мнение товарки дорогого стоит) дала ей такую оценку: «Но все же никто, на мой взгляд, не мог сравниться с Екатериной Гельцер. Она была умной и хитрой. И при удивительной женственности обладала невероятной техникой. Когда в «Дон-Кихоте» она вылетала на сцену, все вокруг теснились по сторонам, боясь этого вихря».
Несмотря на то, что первые, а тем более вторые строки были написаны значительно позже, их вполне можно отнести и к петербургскому периоду, к той поре, когда состоялось знакомство Катерины с Густавом.
Карл Густав Маннергейм происходил из аристократической семьи. Его отец, барон Карл Роберт Маннергейм, потомок известной шведской фамилии, был человеком одаренным всевозможными талантами (поэт, актер, коллекционер произведений искусства), однако не сумевшим реализовать себя. После нескольких попыток предпринимательства разорился и в 1880 году бежал с любовницей в Париж, оставив жену и семерых детей без средств к существованию. Родовое имение, выкупленное сестрой, удалось спасти, все остальное же пошло с молотка.
Его жена, финская графиня Елена-Жулия, так и не сумевшая оправиться от нанесенного удара, через год умерла. Детей разобрали родственники. Густав попал к деду, который определил его в Финский кадетский корпус с бесплатным обучением и содержанием. Но накануне выпуска юноша был исключен за то, что ушел в самоволку. Поэтому образование он закончил в Шведском лицее. Затем отправился в Россию, где в 1887 году поступил в петербургскую Николаевскую кавалерийскую школу, по окончании которой был распределен в управление императорских конюшен. Там он прослужил до 1903 года разъезжая по Европе и закупая лошадей для царского двора.
С этой работой он приобрел определенные навыки, стал не только настоящим знатоком дела, но и страстным любителем грациозных животных. Недаром в похоронной процессии за его гробом, согласно существующей традиции, шла последняя фельдмаршальская скаковая лошадь по имени Кэти.
Если о государственной деятельности и военной карьере Маннергейма известно практически все, то относительно его личной известно немного, ибо распространяться по этому поводу он особенно не любил. В одной из монографий об этом политическом деятеле сказано, что интимные подробности «находятся далеко на заднем плане эпического полотна, в которое он превратил свою жизнь. В этом смысле Густав Маннергейм – типичное порождение и наследник «серебряного века». Последовательно выстроив свою легенду, стремится ей соответствовать. О его частной жизни известно ровно столько, сколько он считал нужным».
Почему это имело место? Да потому что, согласно общественному мнению Финляндии, национальный герой не должен иметь личной жизни. Он должен остаться в памяти монументом подобным конной статуе поставленной на центральной площади Хельсинки.
Вот и принято считать, что в жизни Карла Густава кроме официальной жены Анастасии Араповой, дочери генерал-майора императорской свиты, брак с которой, заключенный в 1892 году, продержался четыре года, других женщин не было.
Только это не верно. Были. Были, ибо молодой и пылкий корнет очень любил проводить время в обществе представительниц прекрасного пола. Да и женился он лишь по настоянию председателя офицерского собрания Кавалергардского полка, ибо непослушание могло разрушить его дальнейшую карьеру.
Потом было увлечение 40-летней графиней Елизаветой Шуваловой, что и привело к разрыву супружеских связей и отъезду Араповой с дочерьми за рубеж. Небольшой скандал, после которого в жизнь нашего героя вошла героиня.
Их любовь была настолько пылкой и страстной, что 7 декабря 1902 года родился сын названный Эмилем. Событие, происшедшее в Москве, в доме Благоволиных, постарались по возможности скрыть от окружающих для того, чтобы не портить карьеру ни отцу, ни матери. О существовании мальчика и о том, чей это ребенок, знали лишь немногие.
Занимались Эмилем кормилица, и нянька — дальняя родственница Ренненкампф. Но мать, на то она и мать, по возможности проводила с сыном каждый свободный час. Зато отца мальчик видел крайне редко. Офицер гвардии и свиты большую часть времени отдавал службе, нередко связанной с далекими поездками.
В 1904-1905 годах во время русско-японской войны выполнял задания разведки в тылу противника, за что был удостоен первым боевым орденом Святой Анны II степени. А вскоре после возвращения по заданию Генштаба отправился с секретной миссией в долгую поездку на Восток.
Разведывательная работа была закамуфлирована под научно-исследовательскую экспедицию. Маннергейм проехал верхом вдоль Великого Шелкового Пути от Ташкента до Пекина, собирая сведения о китайской армии, о состоянии границ на северо-западе страны, о нововведениях и реформах, настроениях населения. Однако кроме выполнения заданий он, проявив незаурядный талант, собрал огромный этнографический материал. Доказательством тому мастерски сделанные фотографии, собранные манускрипты, зарисовки наскальных надписей и антропологические исследования. Есть записи и о встрече с интереснейшими людьми, среди которых был и Далай-лама XIII. Так камуфляж обернулся настоящей научной экспедицией, а дневник путешествия читается как увлекательное художественное произведение.
Не успел Густав приехать домой, — новое назначение. Сначала в Японию, потом в Варшаву, где его уже в чине генерал-майора и застала Первая мировая война.
А тем временем в России рос мальчик, его сын, для которого отец был чем-то далеким, неосязаемым, осененным ореолом таинственности. А ведь Карла Густав, храня тайну рождения ребенка, в душе, несомненно, любил свое чадо и берег его портрет работы В. Серова.
Кстати, о портретах. Кроме выше упомянутого существовал и другой, написанный М. В. Нестеровым, на котором был изображен шестилетний мальчуган сидящий на деревянных ступеньках крыльца дома своей кормилицы. Он — в синей матроске, синих туфельках и беленьких, с синей каемкой, носочках. А в руке — маска. Будто играя, он держит ее за одну завязку. И, по словам В. Додина, нередко любовавшимся этой картиной, именно в маске сосредоточился весь смысл портрета, вся грядущая судьба маленького человечка, на долю которого выпало большую часть жизни прожить без семьи, вдали от родных, лишенного ласки.
Ведь наступил период, когда Эмилю пришлось разлучиться и с матерью. Это было связано с тем, что Дягилев, открывший в 1907 году в Европе «Русские сезоны» историческими концертами и постановкой опер с участием известных композиторов и оперных артистов, два года спустя пригласил на гастроли балетную труппу, сформированную из артистов Мариинского и Большого театров. Среди них была и Е. В. Гельцер.
Чтобы надолго не разлучаться с сыном, Екатерина решила отправить его в сопровождении няни в Швейцарию, где мальчика определили в престижное закрытое учебное заведение. В этой школе — интернате протестантского толка воспитанники получали наряду с религиозным образованием светское.
Родители, по мере возможности, навещали Эмиля, часто писали ему. Но с началом Первой мировой войны все связи оборвались. Превратившись из подростка в юношу, тот мучительно переживал этот разрыв. Даже пытался наладить переписку с помощью голубиной почты. Кстати, именно этот факт и привел его к увлечению орнитологией и занятиям на факультете агрикультуры в мюнхенский университет.
Тем временем наступил 1917 год. Российские события стали развиваться по известному всем сценарию. Пятидесятилетний генерал-лейтенант Густав Маннергейм, прослуживший без малого 30 лет верой и правдой русской монархии, вынужден был бежать от большевиков к себе на родину. За плечами не было ничего, кроме личного багажа и боевого опыта.
А там тоже царила неразбериха. И этот человек взялся за активное наведение порядка в стране. Если поначалу его имя было знакомо лишь узкому кругу шведскоязычной элиты, то через месяц оно вместе с девизом «CANDIDA PRO CAUSA ENSE CANDIDA» («За чистое дело — чистым оружием»), стало известно всей стране. Встав во главе собранной им наспех финской Белой армии, он уже в середине мая принимал парад победы: революция в Финляндии была подавлена, гражданская война окончена, а разоруженные русские войска покинули страну.
Правда, у власти Маннергейм удержался недолго. Из-за разногласии с политикой, проводимой правительством, подал в отставку и уехал за рубеж. Когда же его вновь призвали на службу в статусе регента, то отказать не смог. За семь месяцев Маннергейм успел укрепить армию и освободить страну от немецкого влияния. При нем состоялись выборы в новый парламент.
Однако из двух баллотировавшихся кандидатов — К-Г Маннергейма и К-Ю Столберга победу одержал последний, ибо республиканцы, составлявшие большинство в парламенте, не пожелали избрать президентом царского генерала, аристократа, так и остававшегося для них чужаком.
Отойдя на время от дел, Карл Густав, с присущим ему азартом, занялся личными проблемами: обустройством арендованного в Хельсинки двухэтажного дома и виллы на одном из приобретенных островов возле Ханко. Там ему нравилось проводить летние месяцы, разводить цветы и с увлечением исполнять роль хозяина находящегося на соседнем острове популярного кафе, переименованного в «Избу четырех ветров». Периодически уезжал охотиться за границу. Короче, жил в свое удовольствие. И, тем не менее, одна мысль не покидала его. Мысль об оставленной в России Катерине, тем более что сын неоднократно упрекал отца в бездеятельности, в том, что мать оказалась брошенной «в далекой, варварской стране».
Только как встретиться, если ей заказан путь на Запад, а ему — на Восток? И все же этот удивительный человек, храбрости которому было не занимать, рискнул. Рискнул, воспользовавшись суматохой, царившей в России в конце января 1924-го в связи со смертью Ленина. Объявился в Москве инкогнито, под чужим именем. С какой целью — до конца и сам не знал. Понимая, что вывести любимую за рубеж не удастся, решил хотя бы тайно узаконить отношения церковным браком. А там — будет видно.
И вот январской ночью случайному наблюдателю могла открыться необычная картина. В тишине, окутанная темнотой, к месту венчания пробиралась свадебная процессия. Впереди — Екатерина в бальном платье под шиншилловой шубкой и пуховой шалью. На мерзнущих ногах — легкие туфельки. За ней — в длинной старой уланской шинели с треухом по самые глаза — Густав. Следом несколько свидетелей из родных и знакомых.
Несмотря на различие в вероисповедании (невеста была православной, а жених лютеранином), проблему, хотя и с трудом, решить удалось. Помог опальный патриарх Тихон, проживавший уединенно в «тереме на стене» Донского монастыря и ежедневно ожидавший решения своей участи большевиками. По его просьбе требу справили священники братья Кленовицкие, чудом уцелевшие в революционной суматохе.
Было уже далеко за полночь, когда новобрачные из церквушки на Поварской отправились на Кузнецкий мост к фотографу Наппельбауму для того, чтобы, как полагается, сделать свадебные фотографии.
Маннергейм уехал так же незаметно, как и приехал. А по возвращении домой выдержал нелегкий разговор с сыном. Из-за матери тот всячески избегал отца, на все приглашения перебраться в Финляндию отвечал неизменным отказом. Так и жил в Германии, где женился и в августе 1927 года сам стал отцом. Сына по семейной традиции все же назвал Карлом Густавом Эмилем.
Шли годы. Эмиля не оставляло желание увидеть мать. И вот однажды он приехал в Москву. Было ясно, что встретиться с ней напрямую невозможно. Скандал, вспыхнувший тотчас вокруг имени знаменитейшей балерины, имевшей за рубежом сына от врага советского народа, к тому же скрывшей этот факт своей биографии, мог стать сильным аргументом, не только окончил бы в миг ее карьеру, но и привел бы к аресту. А потому молодой Маннергейм принял решение пойти в театр на спектакль с ее участием.
Полными слез глазами он смотрел на балерину, выделывавшую на сцене пируэты. А она? Знала ли она о близком присутствии самого родного, самого любимого человека? Вероятно, знала. Только разглядеть его среди людской массы не могла. О том, что сын рядом, говорило сердце, бившееся сильней обычного да периодически подступивший к горлу тугой комок. Как она станцевала свою партию, как оказалась за кулисами? Знала только сама. Как знала и то, что ее сын, живой и здоровый, видел нечто, посвященное лишь ему, ему одному.
Эмиль уехал к себе в Мюнхен, а Екатерина Васильевна продолжала танцевать в Большом, где работала с тех пор как вернулась из Европы. Она выходила на сцену блестящей Авророй («Спящая красавица»), беззаботной Лизой («Тщетная предосторожность)», волевой Медорой («Корсар»), грубоватой Рыбачкой («Любовь быстра»), китайской танцовщицей Тао Хоа («Красный цветок»)… Самым же ярким образом, созданным ею, по мнению современников, была Саламбо. Ряд этих спектаклей был поставлен ее ближайшим другом балетмейстером Василием Тихомировым, в паре с которым она прежде нередко выступала как в Мариинском, так и Большом.
Неудивительно, что талант блестящей танцовщицы был оценен по достоинству, и в 1925 году Гельцер первой из балерин удостоилась звания народной артистки РСФСР. После этого она еще десять лет проработала на сцене Большого, а затем переключилась на гастрольную деятельность.
Человек широкой души, Екатерина Васильевна делала людям немало хорошего. И яркий пример тому — история с Фаиной Георгиевной Раневской, в которой она приняла искреннее участие. Происходило же это так. Однажды, бродя по Москве как потерянная, без жилья, без денег, без знакомых, Раневская остановилась у колонн Большого театра. К ней подошла роскошная дама. «Кто здесь в толпе у подъезда театра самый замерзший? — спросила она, и сама же себе ответила — Вот эта девочка самая замерзшая». Выслушав грустный рассказ провинциалки, сказала: «Фанни, вы меня психологически интересуете». И пригласила ее к себе.
Гельцер ввела ее в круг своих друзей, среди которых были Шаляпин и Станиславский, Качалов и Мандельштам, Маяковский и Волошин… Она брала ее с собой на спектакли во МХАТ, возила в рестораны слушать цыган, устроила на выходные роли в летний Малаховский театр к ближайшей приятельнице державшей антрепризу. «Это были мои университеты», — напишет потом Фаина Георгиевна в своих мемуарах, вспоминая добром свою наставницу и покровительницу.
А тем временем Маннергейм, хотя и был не у дел, зорко следил за событиями, происходившими в Европе и вызывавшими у него отнюдь не оптимистические прогнозы. Не радовала и внутриполитическая обстановка на родине, где сначала активно действовали финские коммунисты при явной поддержке Советской России, а потом возникшее им в противовес праворадикальное националистическое движение лапуа, сформировавшееся к 1929 году и едва не ставшее роковым для страны.
Восемнадцать правительств, сменившихся с 1919 по 1932 год, так и не смогли вывести страну из внутриполитического кризиса. Болея душой за родину, Маннергейм согласился на предложение президента Свинхувуда стать председателем Совета обороны с полномочиями командующего войсками в военное время, а позже и возможностью отдавать приказы по всем вопросам, касающимся оперативной подготовки вооруженных сил на случай войны с планированием оборонных мероприятий.
К началу Зимней войны Маннергейм, будучи уже в звании фельдмаршала, полностью сформировал и задействовал Главный штаб. А когда 30 ноября 1939 года советские самолеты бомбили Хельсинки и Выборг, семидесятидвухлетний человек, всячески изничтоженный советской «Правдой» в статье «Палач финского народа», стал главнокомандующим. И его первый приказ по армии кончался так: «Эта война — не что иное, как продолжение нашей освободительной войны, ее заключительный акт. Мы сражаемся за дом, веру и родину».
Финская кампания оказалась совсем не тем коротким маршем, какого ожидал Сталин. Подарка, обещанного ему ко дню 60-летия 21 декабря, не последовало. Первые же волны наступления советских войск на Карельском перешейке в декабре были остановлены оборонительной цепью укреплений, системой дотов, траншей и бункеров общей протяженностью 135 км и глубиной 90 км.
Эту линию обороны, первоначально окрещенную «финской линией Мажино», с легкой руки иностранных репортеров стали называть «Линией Маннергейма». А поскольку образ фельдмаршала за время Зимней войны стал символом национального единства и патриотизма, название укрепилось, да так и вошло в историю.
Условия мира, подписанного 13 марта 1940 года. оказались для финнов невыгодными, потери в войне тяжелыми. И, тем не менее, в народе говорили о том, что все было бы намного хуже, если бы не бережное отношение фельдмаршала к своей армии. Нельзя было сбрасывать со счетов и радость моральной победы. Весь мир заговорил о мужестве и храбрости народа маленькой страны, которую не удалось поработить.
Естественно, все это было не по нраву Советскому Союзу, выдвинувшему Финляндии массу дополнительных требований, напрямую угрожавших ее независимости. Результатом этого в совокупности с трагическими событиями в Прибалтике стало финско-германское сотрудничество и подготовка к грядущим событиям.
Получив телеграмму с датой нападения на СССР за подписью Кейтеля, Маннергейм объявил всеобщую мобилизацию. Он собирался «участвовать во всемирно-историческом походе против большевизма» с целью ликвидировать «русскую угрозу Северу Европы», создать «Великую Финляндию и включить туда советскую Карелию».
За два с половиной месяца финны прошла до бывшей границы СССР и остановилась в 32 км от Ленинграда. Оккупированным оказался и ряд районов ранее им не принадлежащих. Укрепившись на Масельгском перешейке, Маннергейм прекратил наступление и перешел к обороне. Советско-финский фронт застыл до ранней весны 1944 г.
На период Второй мировой пришелся его юбилей. 4 июня 1942 года Маннергейму исполнилось 75 лет. В этот день он получил один из самых дорогих подарков. Благодаря рейхсфюреру СС Гиммлеру, с которым был в дружеских отношениях, в его штабном поезде состоялась радостная встреча: поздравить деда приехал внук Карл. «Доставке» столь ценного «груза» в Финляндию способствовал Гитлер, который и сам прибыл для того, чтобы поздравить выдающегося человека эпохи.
А в это время в Москве Екатерина Васильевна давала свое последнее выступление. Прогрессирующая слепота заставила ее оставить сцену и перейти исключительно к преподавательской деятельности. И все же еще пару раз она танцевала. Через год, когда была удостоена Сталинской премии, и на вечере в честь своего 70-летия (!). Она буквально покорила зал мазуркой. И все, аплодируя юбилярше, встали.
Все эти годы мать ничего не знала о судьбе сына. И не догадывалась о том, что в 1943 году дом по Рейнбабен-аллее, в особо охраняемом районе Берлина Далеме, куда Гиммлер, в функции которого входила охрана жизни граждан Германии, по просьбе отца поселил семью Эмиля, разрушила бомба. Оказавшись погребенным под обломками, тот был тяжко изувечен. И семь лет, до своего конца, вел неравную борьбу с недугами по госпиталям, так и не сумевшим восстановить его здоровья. В 1950 — м году, за месяц до кончины отца, Эмиля не стало.
Но вернемся к исторической хронике. Кровавая изнурительная битва двух великих держав, отражалась, естественно, на втянутой в нее Финляндии. И когда в 1943-м в входе войны наметился явный перелом, Маннергейм стал искать через установление конфиденциальных контактов с СССР пути выхода на благоприятных для своей страны условиях. Это, как и следовало ожидать, вызвало недовольство Германии. Поставив в известность Кейтеля, летом 1944 года главнокомандующий, став президентом страны, через Швецию обратился с запросом к советскому правительству о принятии делегации с целью решения вопроса о заключении мира.
4 сентября на советско-финской границе окончились военные действия, а две недели спустя в Москве было подписано соглашение о перемирии, продиктованное, как и в прошлый раз, советской стороной.
Интересный факт. Маннергейм бывший всегда для СССР врагом, чье имя значилось одним из первых в списке военных преступников, по необъяснимой причине был заочно «помилован» Сталиным. Вождь Всех Времен и Народов собственноручно вычеркнул его фамилию, произнеся при этом всего два слова «Не трогать!»
В марте 1946-го Маннергейм по политическим соображениям а так же по состоянию здоровья (годы, естественно, брали свое), ушел с политического Олимпа и занялся сочинением мемуаров. Свое 80-летие, в отличие от прошлых юбилейных дат, отметил очень скромно. В кругу друзей.
Дальнейшая его жизнь протекала весьма спокойно и умиротворенно. В подтверждение этих слов сошлемся на цитату из работы одного из биографов Маннергейма Э. Иоффе-Кемпайнен.
«Судьба посылает ему не только болезни и разочарования, но и друга — графиню Гертруд Арко-Валлей, урожденную Валленберг (из известной семьи шведских банкиров). Они встретились в 1946-м, завязалась переписка, и постепенно дружеские отношения перешли в нечто более интимное. Последние два с половиной года его жизни они почти не расставались. Маннергейм встречал на своем долгом пути множество женщин и был близок со многими. Но кажется, только теперь, в первый раз после разрыва с женой, он позволял себе роскошь жить со своей избранницей под одной крышей — в Киркнесе у графини была даже своя комната».
Сюда, в Киркнес, приезжали в 1947 году обе его дочери от давнего брака, с которыми отец не переставал поддерживать отношения. Старшая, Анастасия много лет назад перешедшая в католичество, постриглась в монахини и почти 20 лет провела в монастыре кармелитов в Англии, однако, в конце концов, вернулась к светской жизни. Младшая же, Софи, безалаберная и не слишком трудолюбивая, мало походившая на сестру, жила в богемной бедности в Париже , окруженная бесчисленными кошками, собаками и сомнительными друзьями. Отец, навестивший ее за год до описываемых событий, был просто в шоке.
В январе 1951-го 83-летний фельдмаршал тяжело заболел. Его поместили в больницу в Лозанне. Собираясь на свою последнюю операцию, он сказал врачу: «Я участвовал за свою жизнь во многих сражениях, но думаю, что эту схватку проиграю — эту, последнюю». Так оно и случилось.
На церемонии похорон в Хельсинки Карл Густав — младший не присутствовал. Но в его душе на всю жизнь сохранилась память и гордость о героическом деде. А еще он помнил, что в России живет бабушка. Мысль о том, чтобы навестить ее, постоянно приходила в голову. И вот в августе 1957 года он приехал в Москву.
Екатерина Васильевна к тому времени полностью потеряла зрение и передвигалась с таким трудом, что пришлось сесть в коляску. А в ее прекрасной квартире дома в Брюсовском переулке, построенном некогда по инициативе Станиславского для актеров МХАТа, становилось все неуютнее. Там, где прежде бывали очень интересные люди (в один из приездов в Москву даже останавливалась Асейдора Дункан), теперь толпились многочисленные, часто нежелательные визитеры, которых она, в силу своей немощи не могла контролировать. И потом не знала на кого грешить, когда не досчитывалась ряда ценных вещей, в том числе картин из любимой «малой Третьяковки».
Здесь состоялась и ее встреча с внуком. Встреча знаменательная и необыкновенно важная для обоих. Его интересовало все, касавшееся молодости бабушки, ее встречи с дедом, их замечательного романа. А ей было необыкновенно приятно присутствие рядом родного человека, в лице которого слились воедино и муж, и сын, и внук, и незнакомые, но такие родные правнуки Катенька и Рауль, находящиеся в то время по рассказам отца на ферме своего бразильского дедушки.
Во второй раз Карл Густав Эмиль-младший, ставший кинематографистом (он занимался сценариями для документального телевидения), приехал в Москву с большой группой латиноамериканских коллег в 1963-м, через год после смерти Екатерины Васильевны. И на кладбище, у ее могилы, куда, поцеловав, положил небольшой букетик первых весенних цветов, состоялась их последняя встреча.
2005
По материалам