Я понял. За все мученья,
За то, что искал и ждал, —
Как белую птицу Спасенья
Господь мне ее послал…
Ал. Вертинский
Все, кто смотрел когда-то «Садко», несомненно, запомнил, пытавшуюся усыпить путешественников сладкоголосую птицу Феникс с необычным лицом, на котором выделялись огромные, слегка раскосые глаза. Потом была обаятельная колдунья («Новые приключения кота в сапогах»), злобная придворная дама Анидаг («Королевство кривых зеркал»), надменная герцогиня («Дон Кихот»). Все это — Лидия Владимировна Вертинская, удивительная женщина интересная художница и супруга знаменитого певца.
Она была единственной дочерью у родителей, которых судьба привела в Харбин, туда, где «над желтой рекой незрячее белое небо». Отец — Владимир Константинович Циргвава, работал в управлении КВЖД — Китайско-Восточной железной дороги; мать — Лидия Павловна занималась домом и дочерью.
Обычная жизнь, с учебой в русской городской школе по будням и грузинской воскресеньям, летний отдых на даче за рекой Сунгари, что была правым притоком Амура, или в степных районах, рухнула с внезапной смертью отца. Семья осталась без средств к существованию. И неизвестно, чем бы все кончилось, не приди на помощь крестная Лиды — Софья Андреевна, что была замужем за англичанином Тэди Девисом. Она пригласила подругу переехать к ней в Шанхай, где жила в шестиэтажном доме с пентхаузом и садом.
Чтобы шаловливая и непоседа получила строгое воспитание, Лиду устроили в закрытый пансион, находящийся при женском католическом монастыре в Чифу, куда отдавали девочек разных национальностей из состоятельных семей. Только за монастырскими стенами она задержалась недолго. Начитавшись книг популярной в то время своей тезки Чарской, постоянно проказничала. Чашу терпения настоятельниц переполнил последний проступок. Стоя в углу за очередную выходку, Лида потихоньку оборвала все шипы с тернового венца, принесенного в класс на Великий пост. Несмотря на то, что это был сделано исключительно с благой целью – уменьшить страдания Христа, ее исключили из школы и посадили на пароход, идущий в Шанхай.
Далее в ее биографии были другие школы и, в конце концов, получив неплохое среднее образование, Лидия пошла на курсы стенографии и машинописи. Это позволило одной из маминых приятельниц, бывшей замужем за шотландцем Макдональдом, управляющим пароходной конторы солидной фирмы «Моллерс Лимитед», устроить ее туда секретарем.
Работать в этой фирме, создававшей для своих служащих прекрасные условия (бесплатное медицинское обслуживание, занятия спортом, хорошие обеды в кафе, подарки к праздникам), а так же обеспечивающей жильем, было одно удовольствие.
И Лидия, живя с матерью в двухкомнатной квартире многоэтажного дома при доке, считала, что ей очень повезло. Ведь множество ее русских сверстниц, перебравшихся в Шанхай после занятия Харбина японцами, вынуждены были устраиваться кельнершами в кафе и рестораны, ночные дансинги. Это о них, потерянных и порой спившихся душах, написал Вертинский «Дансинг – герл» и «Бар – девочка». И те плакали, слушая незатейливые слова.
Надо сказать, что в ту пору Александр Николаевич Вертинский в тех краях пользовался исключительным успехом. Среди множества его поклонников и поклонниц была и некая Буби, худощавая элегантная блондинка с черными глазами. Боготворя своего кумира, она решила сделать его совладельцем ночного клуба «Гардения», который открыла на деньги своего покровителя.
Сняли хорошее помещение, пригласили один из лучших в Шанхае джазов, переманили из других подобных заведений мексиканских танцоров, норвежских акробаток, жонглера, на самом деле оказавшимися русскими эмигрантами… И народ повалил в «Гардению» толпами.
Только Вертинский оказался плохим бизнесменом. Вместо того чтобы стричь купоны, после выступления угощал друзей шампанским, бросая через плечо официанту: «Счета не подавать, запишите на меня!», дела отдал на откуп управляющему, оказавшемуся жуликом. Неудивительно, что клуб потерпел крах. Все разбежались. Даже Буби уехала в Гонконг. А потому отвечать перед судом пришлось одному Александру Николаевичу.
После этого он уже собственных дел не заводил, а нанялся петь в кабаре «Ренессанс». И однажды, в один из пасхальных вечеров, сюда, в пропахший табачным дымом зал, к нему пришла сама Судьба.
Лидия сидела за столиком с друзьями и наблюдала за тем, как на небольшое возвышение для джаза поднялся элегантный мужчина в черном смокинге с профилем римского патриция и гладко зачесанными волосами. Он начал петь. И девушку поразило в нем все: и тонкие, изумительно пластичные и выразительные руки, экспрессивные при скупости жеста, и богатая интонация, и четкое произнесение слов с мягко грассирующим «р». Действительно, «так редко поют красиво в нашей земной глуши…»
Необычными были и тексты песен, наполненные глубоким смыслом. Казалось, что присутствовавшим в зале брошена перчатка вызова.
Я знаю, даже кораблям
Необходима пристань.
Но не таким как мы! Не нам,
Бродягам и артистам!
А потом состоялось знакомство. Он подошел к ее столику, потому что знал кого-то из сидевших за ним, и Лидия сказала из вежливости: «Садитесь, Александр Николаевич!» Он сел. И, как любил потом повторять, «сел — и навсегда». Да и она в тот вечер влюбилась. Влюбилась в немолодого, потрепанного жизнью человека, успевшего к моменту их встречи, пройти долгий и нелегкий путь.
Родившись в 1889 году в Киеве в семье известного адвоката, он официально считался незаконнорожденным, ибо родители не были зарегистрированы из-за того, что первая жена отца не давала развода. После смерти родителей, последовавшей одна за другой, детей разобрали тетки, разлучив брата и сестру на долгие годы.
Несмотря на блестящие способности, учиться Александр не хотел, а потому так и не сумел окончить гимназии, ибо откуда его неоднократно выгоняли. После последнего отчисления в 1905 году, разорвав ухудшившиеся донельзя отношения с теткой, он ушел из дома и соединил свою жизнь с богемой. Однако должно было пройти немало времени, прежде чем о нем заговорили как о подающем надежды литераторе, пишущем небольшие рассказы в модной декадентской форме. Только прожить на гонорары от них было невозможно, а потому приходилось браться за любую работу — лишь бы платили.
Тем не менее, уже первые публикации дали возможность почувствовать в себе силу и решить, что в Киеве больше делать нечего. Он отправился в Москву, где он сразу же вошел в литературные и драматические кружки, ставил какую-то блоковскую пьесу, снимался на первой русской кинофабрике Ханжонкова.
Надо сказать, что позже Вертинский снялся и других картинах. Как немых, так и озвученных. Только в начале века, после первых концертных успехов, он отказался от кинематографа надолго. А успехи пришли уже в Театре миниатюр М.Н. Арцыбушевой, где он выступал с острыми пародиями на злобу дня, получая за эти номера символическую плату на «борщ и котлеты».
Артистическую карьеру прервала война, и два года Александр провел в санитарном поезде, работая «как зверь». Лишь в начале 1916 года, когда состав расформировали, он вернулся к прежней жизни.
Увлекшись новым течением в искусстве — футуризмом, создал для себя облик грустного Пьеро, сделавшего его знаменитостью. Чтобы попасть на его представление в Петровском театрике М. Н. Нининой — Петипа, надо было покупать билет за неделю. Повсюду — в витринах кафе и магазинов выставлялись его портреты, а ноты «печальных песенок» — «ариеток» издавались большими тиражами.
С этим театром в жизнь Вертинского вошли гастроли, продлившиеся всю жизнь и собиравшие неизменно полные залы. Его песни-новеллы, где были сюжет и содержание, действие и его развитие, приводящее к финалу, стали новым явлением, которое можно рассматривать как фундамент, заложенный для авторской песни. Впрочем, точнее Лидии Вертинской об этом не сказать. «Только услышав этого артиста, можно составить представление о созданном им жанре и его перлах: тончайшая ньансировка, великолепная дикция, искренность, иногда нарочитая небрежность и легкая шаршировка».
Со временем Вертинский решил несколько изменить имидж и заказал себе новый костюм Пьеро — черный вместо белого. В нем он в первый раз вышел на сцену во время своего бенефиса в Москве состоявшемся 25 октября 1917 года. И кто мог в тот момент предположить, что события уходящего дня резко изменят жизнь всей страны и каждого, кто жил в ней.
1917 и 1918 годы Александр Николаевич провел в гастрольных поездках. И так случилось, что он, в принципе ничего не имевший против новой власти, после ультиматума чекистов не исполнять песню «То, что я должен сказать», под которую модно было стреляться, оказался в Севастополе, откуда вместе с врангелевскими войсками покинул Россию.
После Константинополя были Румыния, Польша, Германия, Франция, где он провел почти десять лет, выступая в небольшом уютном ресторанчике «Казбек» на Монмартре. Там, интересуясь русской музыкой, бывали Густав Шведский, Альфонс Испанский, принц Уэльский, Король Румынский, Вандербильты, Ротшильды, Морганы, Чарли Чаплин, Дуглас Фербенкс, Марлен Дитрих, Гретта Гарбо…
В 1933 году побывал в Палестине, а через год отправился в США. Нью-Йорк, Сан-Франциско, ряд концертов в Калифорнии… Только в Америке себя не нашел и, уехав в Китай, оказался в Шанхае.
Но мы, кажется, отвлеклись. А потому вернемся к событиям того знаменательного вечера, когда состоялось знакомство Александра Николаевича с Лидией. Они стали встречаться. Вертинский приглашал девушку на свои выступления. Она слушала его песни, и все более очаровывалась. А он, попав в плен миндалевидных глаз, стал называть себя «кавказским пленником».
Из-за того, что встречи происходили лишь по субботам или воскресеньям, он ежедневно писал письма, в которых возлюбленную называл Лилой, а себя Сандро. В них — он весь. Страстный и щедрый, любящий и ревнующий, знающий, что такое истинное чувство и истинное страдание. Она же воспринимала его письма, стихи и рассказы красивыми сказками, недослушанные в детстве.
Надо отметить, что Лидия в свои семнадцать была необыкновенно хороша, а потому вполне могла составить себе неплохую партию, выйдя замуж за капитана-англичанина и уехать в Британию, о чем только и мечтала ее мама. Только теперь это исключалось. Любовь к Вертинскому поглотила ее целиком. По ее словам он настолько интересен, непохож на остальных, что все прочие казались скучными, не выдерживали никакого сравнения.
Во время каждой встречи Александр Николаевич уговаривал Лидию выйти за него замуж. Но она не решалась на это по целому ряду причин. Главной из них была та, что ее непременно бы уволили. Пришлось бы лишиться и неплохого заработка, и казенной квартиры, где они жили с мамой.
Что касается мамы, Лидии Павловны, то она была категорически против подобного брака. По ее мнению выйти за певца, работающего в кабаке, да к тому же старика (34 года разницы – вовсе не шутка), — являлось просто нонсенсом. Из-за этого между матерью и дочерью постоянно вспыхивали скандалы.
Но только скажи Лидия ему об этом, Вертинский страшно бы удивился. Ведь он считал себя исключительно молодым. Предпочитал молодежные компании обществу сверстников, и чувствовал себя прекрасно там, где его хорошо принимали, восторгаясь эпатажем, неординарными выходками.
Кто знает, чем бы окончился этот роман, не наступи 1942 год, принесший на восток Вторую мировую, которую в Шанхае, оккупированном японцами, называли Тихоокеанской. Иностранцы в спешке уезжали, боясь попасть в лагеря, которые пополнялись изо дня в день. Пароходная контора, где Лида прослужила более двух лет, закрылась. Пришлось освобождать квартиру. В этой тупиковой, казалось, безвыходной ситуации, мама согласилась на нежелательный брак.
И вот 26 апреля 1942 года в кафедральном православном соборе состоялась процедура венчания с последующей регистрацией в посольстве СССР, находившемся в Японии, ибо в Шанхае имелось лишь консульство.
Они поселились отдельно, сняв комнату у одной дамы, бежавшей от нацистов, но ежедневно ходили обедать к Лидии Павловне, которая, к слову, была прекрасной кулинаркой. И это сыграло не последнюю роль в налаживании отношений между тещей и зятем. Она кормила его вкусной едой, а он рассказывал всевозможные истории, которые затем публиковал в газете «Новая жизнь».
Материально приходилось очень трудно. Растущая инфляция усугубляла положение. Но в один из моментов именно она выручила Вертинских. Когда надо было найти необходимую сумму для того, чтобы ребенок, которого они ждали, родился в нормальных условиях, Александр Николаевич решил эту проблему по-своему. Заранее приобрел несколько бутылок водки. Выгодно продав их, оплатил счета в хорошей английской клинике, где на свет появилась Марианна, получившая смешное прозвище Биби.
Оставаться в Китае Вертинский не хотел. А потому искал всяческих путей возвращения на родину. Ему удалось передать письмо В. Молотову с советским посольским чиновником, и через два месяца пришел положительный ответ.
Но произошла задержка из-за того, что японцы почему — то не хотели выпускать советских граждан. Инцидент разрешился только тогда, когда было достигнуто соглашение об обмене небольшой группы на японских дипломатов, выезжавших из СССР.
Дорога домой оказалась нелегкой. Пересекли на пароходе Желтое море, на поезде Манчжурию и подошли к советской границе. Так как состав шел через Харбин, то сумели добиться свидания с Лидиной бабушкой. Вертинский был так растроган слезами женщин, что пообещал добиться переезда старушки в Москву. И, надо сказать, слово свое сдержал.
В конце концов, они оказались в Чите. Александр Николаевич был бесконечно счастлив.
Этот праздник стал нас всех обязывать,
Мы должны трудиться выше сил,
Чтоб потом нам не пришлось доказывать,
Кто и как свою страну любил.
Только здесь пришлось задержаться. Из столицы в местную филармонию пришла телеграмма с распоряжением, в котором Вертинского обязывали дать несколько концертов в этом регионе. Тот с радостью согласился и принялся искать себе аккомпаниатора. Так он познакомился с Михаилом Брохесом, ставшим его неизменным сотрудником до самого последнего концерта.
В Москве, несмотря на военное время, их встретили прекрасно. Поселили в гостинице «Метрополь», выделив два номера — один для Александра Николаевича с женой, второй — для тещи и маленькой Биби. Снабдили талонами на продукты и питание в столовой гостиницы.
Неплохо отозвалась на возвращение Вертинского и пресса, отмечавшая, что он не забыт, что его песни в старых записях помнят и любят. Это доставляло радость и, по его словам, чувство птицы, что «устала петь в чужом краю и, вернувшись, вдруг узнала Родину свою».
Только это была одна сторона медали. Другая же – огорчала массой неприятных моментов. Все его песни подвергали тщательной проверке. Цензура заставляла менять слова, давать новые названия. Так, например, «Палестинское танго» пришлось переименовать в «Аравийскую песню». Чтобы избежать неприятностей, некоторые тексты, написанные поэтами, уехавшими из страны, необходимо было выдавать за свои. Но все равно, огромный репертуар сузился всего до тридцати песен, которые тоже тщательно контролировались. На каждом концерте сидел представитель реперткома, строго проверяя, не исполняется ли чего-нибудь недозволенного.
Властям, естественно, хотелось услышать от него новых песен в духе времени. А он просто не мог их создавать, не мог выражать то, что не чувствовал. А потому жаловался: «Ничего «нужного» из себя выжать не могу. Писать «как надо» я не должен».
Будучи по натуре человеком добрым, Вертинский нередко давал благотворительные концерты. И во время войны, и после ее окончания. С радостью пел в помощь раненым, инвалидам, сиротам, позже выступал в школе, где учились его дочки. Но когда его приглашали в гости и просили что-нибудь исполнить, — отказывался, шутя: «Когда в гости приглашают зубного врача, его же не просят ставить пломбы».
Очень любил детей и животных, особенно кошек, которых считал благородными созданиями, щадящими своих близких, а потому уходящих умирать из своего дома. В связи с этим нередко говорил о том, что когда придет его время, хотел бы, чтобы родные не видели «кухни смерти». Кстати говоря, так оно и случилось. Но об этом ниже. А пока о том, что происходило в ту пору.
В декабре 1944 года родилась Настя. Когда девочке исполнилось три месяца, ее решили крестить. И этот, совсем небезобидный для того времени акт, чуть не принес колоссальные неприятности.
Когда священник, приглашенный в гостиницу, под громогласное пение дьякона, приступил к таинству, ребенок зашелся таким криком, что под дверью их номера собралась толпа народа. Множество людей, от служащих гостиницы до проживающих в ней иностранцев, недоумевали: «Что там происходит?». И то, что все обошлось без последствий, можно считать настоящим чудом.
Время шло, девочки, обожаемые отцом, росли и отвечали ему тем же. А он всегда старался доставить им радость. Присылал из гастрольных поездок фрукты, орешки, заказывал (при карточной системе!) красивую одежду, лаковые туфельки.
И люди на концертах подпевали ему, вытирая слезы:
Доченьки, доченьки,
Доченьки мои!
Где ж вы, мои ноченьки,
Где ж вы, соловьи?
Его любили и рядовые зрители, и театральные деятели, где на закрытых концертах он отводил душу. Где бы и когда бы ни выступал этот певец, зал был полон. Как на том, самом первом концерте в ВТО, на который собрались актеры МХАТа, Малого и Большого театров. В большинстве своем — заслуженные и народные. Всем было любопытно услышать Вертинского в Москве через двадцать с лишним лет эмиграции. Постепенно недоверие, имевшее место сначала, перешло в восторг. Успех оказался огромным.
Как ни странно, даже И.В. Сталин относился к певцу весьма благосклонно. В своей книге «Синяя птица любви» Лидия Владимировна рассказывает о том, как однажды, побыв на концерте ее мужа, видная коммунистка Землячка позвонила Щербакову, ведавшему идеологией ВКП(б) и репертуарным отделом при ЦК, сказав, что певцу надо создать новый репертуар — советского толка.
Когда об этом доложили вождю, тот прореагировал по-своему. «Зачем создавать артисту Вертинскому новый репертуар? У него есть свой репертуар. А кому не нравится — тот пусть не слушает».
Аналогично отозвался он и на предоставленный ему как — то нелицеприятный отзыв об искусстве Александра Николаевича. Внимательно прочитав, взял красный карандаш, перечеркнул то, что посчитал нужным, и сказал: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине».
Вполне возможно, это объяснялось наличием у Вертинского особого обаяния, притягивавшего к нему людей. Недаром среди его друзей были такие интереснейшие личности как Леонид Утесов, Иван Козловский, Софья Пилявская, Лев Никулин, Борис Пастернак…
Впрочем, не обходилось и без недругов, и без жуликов. Таких, как, например, прикрепленный к нему ВГКО администратор Осипов. В военном 43-м, у приезжавших в командировку с фронта, он брал за билеты не только деньги, но и продовольствие. Якобы для маленькой дочки Александра Николаевича. Под тем же предлогом в течение целого года «доил» Министерство молочной промышленности, получая оттуда ежедневно молоко другие продукты.
С другим жуликом, рангом пониже, Вертинский познакомился во время одних своих гастролей. По обыкновению, сидя на скамейке после завтрака около гостиницы, он увидел расположившегося рядом человека, которого успел приметить прежде. Поинтересовался, кто такой, и услышал в ответ, что это – «его тень». Этот спекулянт, по всюду следу за певцом, платя кассирам небольшую мзду, закупал билеты оптом, а потом перепродавал их втридорога, «зарабатывая» при этом вдвое, а то и более, артиста.
Кстати, бесконечные гастрольные поездки приносили не такой уж великий доход. Для того, чтобы прокормить семью, приходилось терпеть многое: изнуряющую среднеазиатскую жару летом, сибирские морозы зимой. Недаром поездки на север Александр Николаевич называл Ледяным походом. Только везде и всегда, в любом месте, в любом клубе, вовсе не пригодными для подобных выступлений, он «выходил на сцену, уверенно приближаясь к рампе в безукоризненном фраке или смокинге».
А ведь был уже не молод. И выдерживать гастрольный график с 24-мя концертами в месяц с каждым годом становилось все труднее и труднее. Волей – неволей приходилось задумываться о том, что прежде отметал напрочь: о своем возрасте.
Его очень беспокоило, как будут жить жена и девочки, оставшись без кормильца. Именно поэтому настоял на том, чтобы супруга поступила в художественный ВУЗ, чтобы получила диплом, который даст средства к существованию. Ведь она прекрасно рисовала. Еще во время учебы в английской школе Лидины рисунки отправлялись в лондонскую Академию художеств, где им было присвоено три диплома, дававших право на учебу в британской Академии художеств.
И она поступила в суриковское училище, которое закончила в 1955 году. Направление ее работ — эстампы, линогравюра; главная тема — лирический пейзаж. Лидия Николаевна прекрасно помнит, как получила первый солидный гонорар, выполнив после окончания института предложенную работу в цирке, где занималась оформлением арены и костюмами для актеров. Держа в руках солидную сумму, она так растерялась, что все, до копейки, отдала маме. А муж обиделся. По его понятию следовало купить для него бутылку хорошего коньяка, а всем членам семьи — подарки.
У каждого человека есть idée fixe. У Вертинского ею была покупка дачи в Подмосковье. Он считал, что этим уже как-то обеспечит семье будущее. Для того чтобы осуществить свою мечту, влез в кабальный договор с ВГКО на трехмесячное турне по Сибири и Южному Сахалину, потому что за отдаленность платили по шесть ставок. Измученный, писал трагические письма из своей «ссылки», но дачу купил, как обычно, переплатив в несколько раз, только по тому, что ему понравилось ее местоположение и окрестный пейзаж.
«Никто не поймет, что значит для меня эта земля моей Родины, ведь я был двадцать лет эмигрантом!» — говорил он, любуясь росшими вокруг нее величественными соснами. Как полагалось в добрые старые времена, дал дому название «БИНАЛИ», собрав воедино имена любимых существ: БИби, НАстя, ЛИла.
Он мечтал завести свое хозяйство. Вспоминая хутора теток под Киевом, хотел воссоздать здесь нечто подобное: купить корову для того, чтобы поить детей парным молоком (удалось уговорить его на козу), гусей, кур, кабанчика. А для того, чтобы хозяйство круглый год было присмотрено, думал привести с Украины старичка со старушкой. Предвкушал, как будет лакомится домашними колбасами и соленым салом. К сожалению, его мечтам не дано было осуществиться. Да и на даче он провел всего два лета.
В конце мая 1957-го Вертинские в последний раз вместе с Никулиными поужинали в ВТО. Назавтра Александр Николаевич уехал в Ленинград, где выступал в Доме актера. Концерт прошел, как всегда, удачно. Интересно, что публика несколько раз просила исполнить «Прощальный ужин», а он почему- то все отказывался. Но вот аккомпаниатор взял нужные аккорды и, словно завершая концертную деятельность, прозвучал один из самых знаменитых его романсов.
Телефонный звонок из Ленинграда поздним вечером не был неожиданным — Лидия Владимировна ждала весточки от мужа. Но в трубке раздался голос его администратора Бариневского. «Александр Николаевич заболел. – Сказал он. — Вам надо немедленно выезжать в Ленинград».
Когда поезд подошел к перрону, она увидела среди встречающих двоюродных брата и сестру мужа, администратора, концертмейстера и еще кого — то из филармонии. Тотчас поняла: случилась беда.
«…Меня повезли в морг к телу моего мужа. – Напишет она потом в своих воспоминаниях. — По дороге рассказали, что накануне вечером Александр Николаевич вместе с Брохесом, Бариневским и своим братом Алешей поехали на «Ленфильм» смотреть «Дон Кихота». Картину специально показали по его просьбе. Картина и я в ней Вертинскому очень понравились. После возвращения со студии в гостиничном номере Вертинскому стало плохо. Пока прилегшему на кровать Александру Николаевичу искали валидол, он умер».
Началась тягостная процедура оформления документов. Когда все формальности были пройдены, Лидия Владимировна, боясь, что в Москве этого не позволят сделать, настояла на том, чтобы супруга отпели прямо в морге. И здесь она встретилась с родной сестрой Вертинского — Надеждой Николаевной Скалацкой, о которой прежде никогда не слышала.
После панихиды, состоявшейся в московском Доме кино и похорон на Новодевичьем кладбище, осиротевшая семья уехала на дачу. А по дороге за стеклом автомобиля мелькали афиши фильма «Дон Кихот», где среди других фигур стояла испанская герцогиня в черном бархатном платье. И это разрывало сердце Лидии Николаевны. «Почему Вертинский умер через час после просмотра этого фильма? — твердила она. — Лучше бы я никогда в нем не снималась!»
На даче все, естественно, было еще как при нем. И бродя по тропинкам сада, она бесконечно мысленно повторяла последние строки одного из стихотворений А.Ахматовой, измененные А.Вертинским:
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
Оставшись одна, еще в сравнительно молодом возрасте, Лидия Николаевна больше никогда не выходила замуж. На вопрос: «Почему?» неизменно отвечала, что второго Александра Николаевича не встретить. Да и невозможно представить себе как кто-то чужой ходит по его квартире, пользуется его вещами…
С тех грустных времен прошло уже около полувека. Девочки выросли и стали известными киноактрисами. У каждой из них своя жизнь, свои, уже взрослые, дети. Лидия Николаевна, естественно, постарела, но по-прежнему исключительно хороша, ибо относится к той удивительной редкой человеческой породе, о принадлежащих к которой говорят: «Это человек без возраста»..
«Шарм», январь, 2013
P.S. А 31 декабря 2013 года Л. Вертинской не стало…