После целого ряда обстоятельств и оплаты хозяину квартирных за полгода вперед, в нашем семейном бюджете образовалась такая брешь, что стало понятно: наступил момент, когда не имеешь права выбора и должен устраиваться на любую работу.
Удачный случай не заставил себя долго ждать. Он явился в лице дальней родственницы, принесшей весть о том, что одной семье срочно требуется няня по уходу за ребенком с оплатой 550 шекелей в месяц. Естественно, такие деньги на дороге не валяются, и тут же, позвонив по записанному на клочке бумаги телефону, я договорилась о встрече.
«Одевайся получше, — давала ценные указания мама. — Ты же понимаешь, что должна выглядеть прилично и произвести хорошее впечатление». И я, перебрав свои туалеты и решив, что итальянские лодочки, штатовская джинсовая юбка и кожаный пиджак вполне подходят для этого случая, отправилась по данному мне адресу.
За дверью, которую открыла молодая женщина с волевым лицом, находилась небольшая, но уютная, прекрасно обставленная квартирка, где на диване сидела молодая пара, а по комнате, косолапенько переваливаясь. топал малыш.
После знакомства и вынесения со стороны хозяйки резюме по поводу сложности произношения имени Татьяна, она предложила поиграть с ребенком до тех пор, по не закончит свои дела на кухне, где пекла блинчики.
Мой потенциальный подопечный оказался на редкость улыбчивым и контактным. «С такими нетрудно найти общий язык», — подумала я и, мысленно поздравив себя с удачей, приступила к делу.
Где-то около получаса бродила за малышом по комнате, подавая разбрасываемые игрушки, и изо всех сил стараясь понравиться. А три пары глаз исподволь следили за моими действиями.
Но вот готовка окончена. Усадив своих гостей за стол и детально объяснив, где какие приправы (оказывается, пожаренные ею налистники можно есть и с горькими, и со сладкими приправами), хозяйка, наконец, сумела уделить внимание и мне.
Начав с того, что работающая сейчас няня её не устраивает, так как уделяет ребенку недостаточно внимания, ибо может (о, ужас!) просматривать газету, в то время как мальчик спит или играет в манеже.
«Ты должна быть с Дани постоянно, — говорила она, — не оставлять его ни на минуту. А манежем можно пользоваться только в крайнем случае, если, например, вдруг понадобится в туалет. В остальное время с ним надо заниматься: играть, смотреть мультики, читать книжки или рассказывать что-нибудь интересное. Кстати, можно и по-русски. Он немного понимает, так как няня, сидевшая с ним до нынешней, тоже была из России. А ещё запомни: ты не имеешь права пропускать работу, болеть или отпрашиваться, потому что я работаю в детском саду, а ты понимаешь, что это значит?».
Выражение «Ты понимаешь…» звучало в нашем разговоре, вернее монологе нанимательницы такое количество раз, что даже человек, не имеющий об иврите ни малейшего понятия, сумел бы его понять и запомнить. Естественно, я всё понимала. В общем-то, это было не так уж сложно, ибо за плечами был не только ульпан «алеф», но и «бет», пройденный даже дважды.
Далее шло ознакомление с распорядком дня, который с 7.30 до 2-х включал четыре кормления, купание, прогулку и программу по эстетическому воспитанию, после чего был «выдан» дополнительный перечень обязанностей.
Пока ребенок спит, надо убрать его комнату (только комнату, а не всю квартиру!), сложить вещи, снять с веревки и разложить по местам высохшее бельё, а напоследок перемыть испачканную за утро посуду.
Наконец, зашла речь и о заработной плате. «Я буду платить тебе 450 шекелей в месяц», — заявила молодая мама, а когда я робко возразила, что, вроде бы, речь шла о другой сумме, то услышала в ответ, что в будущем такой вариант не исключается, если, конечно, мы подойдем друг другу.
Глубоко вздохнув, разумеется, про себя, я спросила, когда должна приступать к работе, на что получила следующий ответ: «Приходи завтра, и мы окончательно договоримся. Ведь я должна ещё рассчитать нынешнюю няню».
Наступило завтра. После неоднократного прокручивания в голове вчерашнего разговора, прежнего энтузиазма уже не было. Однако, выбирать не приходилось, и в условленное время пришлось отправиться на повторную встречу.
В этот раз в состав отборочного жюри входила лишь подруга, без своего спутника. Осведомившись, есть ли у меня время и получив, естественно, утвердительный ответ, хозяйка сказала, что можно начать привыкать к малышу, а также знакомиться с его любимыми играми и песнями.
В течение довольно длительного времени мне довелось наблюдать за тем, как мать любовно возилась с сыном на ковре, играла в «паровозик», дудела в дудку и пела песни о птичках и бабочках. Когда весь репертуар был, наконец, исчерпан, и утомившееся семейство развалилось на диване, я, с горечью подумав о том, что с последним заданием мне никогда не справиться, ибо с детства не отличалась даже средними музыкальными способностями, спросила, что делать дальше. Ответом на вопрос были удивленно поднятые брови: «Как, что? Смотреть и привыкать. Если у тебя нет времени, приходи в другой раз».
Покрутившись ещё немного, я сказала, что лучше приду потом, предварительно позвонив. Куда делась моя уверенная походка, которой я шла ещё вчера по этому адресу? Слезы обиды и горечи застилали глаза, вымывая изнутри всё, скопившееся за последнее время: неустроенность, безденежье, неопределенность.
Но самым обидным было испытанное мной, пожалуй, впервые в жизни, чувство унижения, а отсюда, в какой-то мере, неполноценности. Всё, что было достигнуто прежде, зачеркивалось напрочь. Никого не интересовало, кем я была, что из себя представляла. На меня смотрели исключительно как на дешевую рабочую силу в силу того, что ещё, не найдя себя, не сумела утвердиться и встать на ноги на Земле, с которой связывались такие большие надежды.
Прошло две недели, и снова мне предложили работу няней. Естественно, что теперь на «интервью» я шла уже с опаской. Но здесь всё оказалось проще. Семья, если так можно выразиться, была рангом пониже: и квартира похуже, и хозяйка была не воспитательницей в саду, а всего лишь помощницей.
Неплохо было и то, что она знала русский, так попала в страну подростком. Что касается оплаты, то этот вопрос был оговорен с самого начала: 550 шекелей в месяц. Лишь потом выяснилось, насколько призрачна эта сумма из-за вычетов по 20 шекелей за каждый праздничный или выходной (разумеется, для хозяйки) день. Но и этому варианту я была бесконечно рада, хотя друзья из Иерусалима и Тель-Авива в один голос заявляли, что таких смехотворных цен не существует и в помине.
В общем, назавтра я приступила к работе, получив вместо одного ребенка двух. Старшего, пятилетнего Шимона, говорящего лишь на иврите, я должна была утром отводить в сад, а в полдень забирать домой. Остальное время на моем попечении находилась полуторагодовалая Натали, существо симпатичное и привязчивое в отличие от своего брата, успевавшего за два часа нашего общения (до сада и после возвращения) довести меня до белого каления.
Как только я не пыталась найти с ним общий язык! Рассказывала сказки, с трудом переводя на иврит «Красную шапочку», «Дюймовочку», «Кота в сапогах», рисовала занимательные картинки и даже приносила с собой всё необходимое для аппликаций, которые обычно занимают детей. Все было тщетно.
Он не хотел признавать меня и постоянно старался сделать какую-нибудь гадость: то, хватая девочку, тащил её к окну, словно желал выбросить на улицу, то специально разбрасывал игрушки, то что-то портил. Самым же противным было его фискальство. Моше докладывал родителям буквально о каждом моем шаге. И назавтра, как провинившаяся школьница, я выслушивала нарекания за совершенные «проступки».
То, якобы, пришла за ним в сад слишком поздно, то слишком рано, то во время кормежки капнула кашей на ковер, то не повесила в шкаф вещи, а заставила сделать это его самого… Короче, его поведение не раз заставляло меня, с трудом переступая через самолюбие, снова и снова идти на добровольную каторгу.
С малышкой общаться было проще. Несмотря на периодические капризы и упорное желание порой настоять на своем, её всегда можно было уговорить, приласкав или заняв чем-нибудь интересным.
Впрочем, здесь имели место другие сложности. Неимоверно тяжелым делом было кормление — процесс, имеющий сложную схему. Во время принятия пищи Натали, не приученная сидеть за столом, бродила по комнате, я же должна была, подкравшись сзади с полной ложкой, ловким движением вводить содержимое в рот, одновременно отвлекая девочку.
Если почему-то мой маневр не удавался, все моментально оказывалось на полу, столе или подоконнике (в зависимости от того, в каком месте разворачивались события). Поэтому, сжимая в одной руке ложку, я непременно держала в другой тряпку для «сокрытия следов преступления».
Поначалу я не понимала, отчего у ребенка такое отвращение к пище. Лишь через некоторое время до меня «дошло», что ей, бедняге, просто невмоготу есть изо дня в день одно и то же: неизменное яйцо, безвкусную кашу и «перот» — некую мешанину из фруктов с галетным печеньем. Когда мне с трудом удалось убедить мать несколько разнообразить меню картофельным пюре и рисовой кашей, положение несколько улучшилось. Но лишь в этом аспекте. Всё прочее оставалось без изменений.
На всю жизнь, вероятно, останутся неприятные воспоминания о том, как ежедневно, к концу моего рабочего дня, дверь рывком открывалась и на пороге появлялась хозяйка с неизменно сердито-настороженным выражением лица. Создавалось впечатление, будто она старалась застать меня врасплох за каким-то неблаговидным занятием.
Так шли дни, умножаясь в недели. А в конце каждого месяца приходилось смущенно напоминать о том, что неплохо было бы получить чек. И тут начиналась ещё более унизительная процедура высчитывания нерабочих дней и часов, после которой я, наконец, получала вожделенный клочок бумаги с синей полосой банка «Леуми».
Через четыре с половиной месяца срок моего найма подходил к концу, так как хозяйка уходила в двухмесячный отпуск. Оставалось получить последнюю, если так можно выразиться, зарплату. Хорошо, что знающие люди предупредили о весьма распространенном здесь варианте «зажимания» денег в последний момент, а также о том, что за семьей, с которой я имела дело, подобные грешки уже водились.
В последний месяц, как назло, по личным обстоятельствам мне впервые за все время понадобилось два свободных дня, о чем я заранее предупредила хозяев, вызвав крайнее недовольство. Но, в конце концов, мы договорились о том, что в один из дней, приходившийся на пятницу, с детьми останется отец, так он обычно бывает свободен, а в другой — неработающая бабушка.
И вот наступили последние минуты моей поденщины. Уже прощаясь, я напомнила о том, что, вероятно, мы больше не увидимся, и попросила рассчитаться. Да вот незадача. У хозяйки, оказывается, закончилась чековая книжка.
«Впрочем, — сказала она, — можно обратиться к её супругу. -Лучше всего в конце недели»
«Нет, уж, голубушка, дудки»,- подумала я, сказав, что зайду сегодня же вечером. А помня всё рассказанное мне, пригласила на эту встречу свою знакомую, работающую в нашей ирие.
Хозяина, как и следовало ожидать, дома не оказалось. Пришлось прийти во второй раз. И наше общение затянулось на час. Боже, как он не хотел расставаться с деньгами!
Бесконечно повторяя, что я их подвела, а посему ему пришлось пропустить два рабочих дня, потеряв 160 шекелей, он в итоге сделал вывод о том, что, вообще не знает, заслуживаю ли я зарплаты, ибо сидеть с детьми не труд, а истинное наслаждение.
Лишь узнав, что моя спутница является официальным лицом, которое в курсе всех дел, в частности того, что платили мне ниже самой допустимой нормы — менее трех шекелей в час, да еще без страховки, он наконец, выписал мне чек. Вернее, оторвал от себя с мясом.
Мы ушли, выиграв битву. Но в душе торжества не было. Был горький осадок и отвратительное настроение, не проходившее ещё очень-очень долго.
1992 -2017
P.S. А на память о тех днях осталась небольшая керамическая вазочка, которую я получила на Песах, ибо здесь всем работникам принято непременно дарить подарки. (Это ее можно увидеть на фотографии, расположенной сверху).