Княжна Тараканова. Истинная и мнимая

В ташкентском Музее Искусств есть картина, которая много-много лет назад произвела на меня колоссальное впечатление. На ней изображена молодая женщина в бордовом бархатном платье, спасающаяся от потоков воды, проникающей через решетку окна каземата Петропавловской крепости.

На ее лице – безысходность и ужас от того, что на лежанку, куда она взгромоздилась, карабкаются крысы. Это авторское повторение известного русского художника Константина Флавицкого «Княжна Тараканова», сюжетом для которой послужило предание о гибели этой женщины во время наводнения, имевшего место в Санкт-Петербурге в сентябре 1777 года, несмотря на то, что, согласно историческим хроникам, она умерла за два года до разгула разбушевавшейся стихии.

О картине и всем, связанном с ней, я вспомнила, попав в итальянский город Ливорно, что, один из немногих, лишен особых достопримечательностей. Оттого в туристическом аспекте используется, прежде всего, как порт, откуда всех, совершающих морской круиз, везут сухопутным путем в Рим.

А ведь и этот город, как любой другой, может рассказать немало интересного. Одна из историй повествует о российской самозванке, ибо именно в этом месте заманил ее на борт своего корабля граф Алексей Орлов.

История грустная и трогательная, неоднократно отражавшаяся историками разных эпох.  Впрочем, весьма сомнительная, полная вымыслов и домыслов. И не удивительно, что в литературных произведениях, посвященных «авантюрнее», ее образ трактуется по-разному.

Она — и невероятная обманщица, и роковая женщина, и жертва, невольно вовлеченная в политические игры сильных мира сего, и обаятельная особа, искренне верившая в свое «царское происхождение». Попробуем и мы рассказать о ней, используя данные многочисленных исследований.

Где она была и что делала до своего совершеннолетия доподлинно неизвестно. Неизвестно так же и то, где ее родина, кем были  родители…  Вероятней всего, эта особа не являлась, как говорилось в некоторых источниках, дочерью ни пражского трактирщика, ни нюренбергского булочника, ибо в таком случае трудно было бы объяснить наличие прекрасного образования и умения вести себя в высшем обществе. Сама же о себе она рассказывала так: на шестом году от рождения была перевезена из Киля в Сион (в Швейцарии), а потом снова в Киль. Из бумаг, имевшихся при ней в  Ливорно и взятых графом Орловым-Чесменским, видно, что затем она жила в Берлине, потом в Генте и, наконец, в Лондоне; что сначала носила имя девицы Франк, потом девицы Шель, потом г-жи Тремуйль.

Молодая женщина любила роскошную жизнь, на которую явно не хватало денег, получаемых из таинственного источника от имени некоего персидского дяди. И это заставляло ее искать новые возможности. Благо мужчины во все века были падки на красоту и совершали ради дам своего сердца безумства. Вот и ван Торс, сын голландского купца, влюбившийся до смерти, набрал в кредит значительные суммы в торговых домах Гента. А когда они в скором времени иссякли, ему пришлось бежать, спасаясь от банкротства и тюрьмы.

Вместе со своей возлюбленной оказался в Лондоне, откуда, уже один, отправился в Париж. Оставленная подруга скучала недолго. Вскоре утешилась с бароном Шенком и, приведя за три месяца его финансовые дела в плачевное состояние, тоже оказалась в столице Франции.

Именно там состоялась ее встреча с посланником польского короля Михаилом Казимиром Огинским. О чем они беседовали – не известно. Известно лишь то, что эта особа, прежде выдававшая себя то за немку, то за француженку, в одночасье сделалась русской принцессой Владимирской. Стала зваться Алин или Али-Эмете.

Согласно новой легенде. она происходила из древнего русского рода князей Владимирских.  Лишившись в младенчестве родителей, воспитывалась дядей в Персии. По достижении совершеннолетия приехала в Европу с целью отыскать свое наследство.

В Париже Алин жила беззаботно и весело, купаясь в роскоши, обеспечиваемой любовниками, среди которых были самые влиятельные особы. Не избежал чар прелестницы и граф Рошфор-де-Валькур, принадлежавший к одной из самых знаменитых фамилий Франции.

Рошфор, состоя на службе у владетельного князя Священной римской империи Священной римской империи Филиппа Фердинанда Лимбурга Штирума в должности гофмаршала, оказался по   делам своего государя в Париже, где, встретив Алин и настолько прельстился ею, что даже просил руки. Предложение было милостиво принято. Однако вступить в брак без разрешения своего патрона граф не мог. Поэтому, вернувшись домой, рассказал князю о странной судьбе своей невесты, об ее персидском дяде и о принадлежащих этой даме громадных  азиатских сокровищах,

Эта история чрезвычайно заинтересовала Лимбурга. Он не только разрешил своему гофмаршалу жениться, но и попросил представить его невесте. Разве он мог знать, что сия встреча окажется для него роковой? Алин сумела обворожить нового знакомого красотой, умом и любезностью настолько, что тот, не задумываясь, предложил ей помощь в устройстве денежных дел и пригласил в гости на неограниченное время. Та, естественно, согласилась и отправилась с князем   в замок Нейсес, находившийся во Франконии.

Такой поворот дел, естественно, не понравился графу Рошфору, оскорбленному тем, что возлюбленная вмиг переменила к нему свое отношение, сделалась холодной и непреступной. Однако уступать своих прав на очаровательную женщину, которую считал принцессой, не желал. Тогда Лимбург нашел выход из создавшейся ситуации: заключил своего соперника в тюрьму как государственного преступника, где и продержал несколько месяцев. До тех пор, пока Алин не оставила Германию. И вот в Нейсесе появилось новое лицо по имени la   sultane   Aline или Элеонора. На правах хозяйки она устроила там свой двор и стала вести привычную роскошную жизнь. Очарованный же князь, не имея представления о прежних похождениях «свой богини», потакал всем ее прихотям.

Когда, по прошествии месяца, промчавшегося в пламенной любви и удовольствиях, узнал, что она беременна, то, не ведая об уловке, незамедлительно предложил руку, считая это делом чести. Единственная наследница дома Владимирского, которой по праву принадлежало все, оставшееся после покойного отца, была достойной партией, и вскоре весть о предстоящей свадьбе разнеслась не только по Германии.

Но был один человек, не поверивший россказням. Поверенный князя, досконально проверив родословную принцессы, выяснил, что все это — ложь. Мало того, ему удалось узнать и о похождениях Алин. Он поведал об этом князю, и тот вызвал возлюбленную на откровенный разговор, умоляя раскрыть истину. Несмотря на обещание простить и забыть обо всем, что имело место до их встречи, вразумительного ответа не получил. Тогда он отправил невесте резкое письмо, в котором говорилось о разрыве отношений. Алин ничего не оставалось делать, как согласиться со справедливостью дошедших до князя слухов. Однако Лимбург, желавший было поставить на этой связи точку, при упоминании о беременности снова поклялся жениться и подарил самозванке, как своей невесте, графство Оберштейн.

Поселившись в октябре 1773 года в этом замке, расположенном в живописнейшем месте, Алин повела себя довольно странно: заменила всю прислугу, отдалила прежних друзей и стала подумывать о том, как избавиться от своего покровителя.

Теперь частым гостем в Оберштейне стал молодой человек, приезжавший из Мосбаха, с которым хозяйка проводила наедине по несколько часов. Это был новый любовник, поляк Михаил Доманский. Этих людей связывали не только интимные отношения. Друг князя Карла Радзивила, великого гетмана Литовского, вел подготовительные работы в плане подготовки поляками самозванки.

Чувствуя, что его невеста что-то затевает, князь Лимбург пытался выяснить, в чем дело. Но на все  его вопросы следовал один ответ: это секрет.  Ему удалось узнать лишь то, что вместе с Огинским предпринимается блестящее и необыкновенно выгодное дело, на открытие которого у него, между прочим, выпросили сто тысяч гульденов.

Наступил декабрь, и в Оберштейне стали поговорили о том, что в замке, под именем принцессы Владимирской, живет прямая наследница русского престола, законная дочь покойной императрицы Елизаветы Петровны, великая княжна Елизавета. Так самозванкой были сделаны  первые шаги на пути к российскому трону.

В то время положение России было совсем не простым. На фоне войны с Турцией, разгорелся пугачевский бунт, со стороны шведского короля слышались нешуточные угрозы, а в Польше, после первого раздела, подняли голову конфедераты, которым Версальский кабинет подавал надежду на вооруженное вмешательство Франции в войну на стороне Турции.

Сегодня нам трудно судить о том, надеялись ли поляки, действительно, произвести в России переворот и возвести на престол подставную фигуру. Скорее всего, они хотели другого — просто досадить Екатерине, доставить ей новые затруднения, на фоне которых можно было бы решить некоторые волнующие их вопросы.

Что касается князя Лимбурга, то история с наследницей на русский престол подогрела его чувства. На последние денежные средства (авантюристка хорошо приложила руку к его разорению) он устроил отъезд своей возлюбленной в Венецию, где ее ожидал князь Радзивил.

Проводив Алин до Цвейбрюккена, князь дал ей торжественное обещание после окончания мероприятия стать ее супругом. И вот в последних числах мая 1774 года в Венеции появилась графиня Пиннеберг, взявшая себе, как будущая герцогиня Голштейн-Лимбург, имя по названию графства, находившегося в Голштинии.

Приезд очаровательной особы наделал немало шума, тем более, что Карл Радзивил «под условием строжайшей тайны», рассказывал всем, что это дочь русской императрицы Елизаветы, рожденная от тайного брака, что она приехала из Германии для того, чтобы под его   покровительством ехать в Константинополь.

Она поселилась в доме французского посольства при Венецианской республике, и там забурлила роскошная жизнь, истощившая вскоре все ее финансовые возможности.

Авантюристка с обычною ловкостью принялась искать деньги. Но, несмотря на рассказы о сказочно богатых агатовых копях, якобы находящихся в принадлежащем ей Оберштейне, несмотря на знакомство с венецианскими банкирами, ее кошелек оставался пустым. Это поселило сомнения в душе Алин по поводу затеянного предприятия. Она даже хотела отказаться от поездки в Константинополь и воротиться в Германию. Но в планы Доманского это не входило. Он стал рисовать будущее в столь радужных тонах, что «принцесса» не устояла и стала торопить Радзивила с отъездом. Вскоре в море вышла целая флотилия.

Только путешествие, начавшееся при самых благоприятных обстоятельствах, завершилось плачевно. Из-за погодных условий в последних числах июля пришлось бросить якорь у Рагузы, где «великая княжна Елизавета» была принята местным населением с радостью, несмотря на то, что сенат воздержался официально признать ее в этом звании.

В Рагузе окончательно созрел план действий. На ежедневных обедах, оплачиваемых   Радзивилом, поляки так рьяно внушали Алине мысль о ее царственном происхождении, что и она сама безоговорочно в него поверила. С удовольствием рассказывала французским и польским сотрапезникам легенду о своем детстве, о том, что в девятилетнем возрасте после смерти матери была сослана в Сибирь, откуда, после покушения на жизнь девочки, отец отправил ее к своему родственнику, персидскому шаху, где та получила прекрасное воспитание и образование. А когда воспитанница достигла совершеннолетия, шах открыл ей тайну рождения и предложил свою руку. Но она отказалась по той причине, что для этого надо было перейти в мусульманство.  Огорченный покровитель, хорошо обеспечив девушку, отправил ее в Европу. В сопровождающие дал знаменитого своею ученостью и мудростью Гали, с которым они объездили множество стран.

После смерти Гали княжна оказалась, в конце концов, в Германии, где приобрела у князя Лимбурга графство Оберштейн. Теперь ее цель — восстановить свой истинный титул при поддержке турецкого султана, тем более, что в России есть поддерживающая ее сильная партия, во главе которой стоит ее брат князь Разумовский, известный под именем Пугачев.

Алина вжилась в свою роль настолько, что стала вести себя вызывающе и покровительственно к окружающим, даже к Радзивилу, которому это не нравилось. Зато его свита была в восторге и мечтала о почестях и богатствах, ожидающих польских офицеров в Петербурге после того, как эта милая дама наденет русскую императорскую корону.

В ходе подготовки операции было решено в подходящий момент торжественно объявить о правах на престол новой претендентки, послав одно воззвание в русскую армию, находившуюся   в Турции, а другое — на эскадру, стоявшую под начальством графа Алексея Орлова и адмирала Грейга в Ливорно.

Однако события начали развиваться совсем не так, как хотелось бы Радзивилу. Известия о мирных переговорах турков с Россией и поражение Пугачева   разрушали   надежды поляков.  А потому князь, поняв нелепость задуманной им авантюры, стал искать выход из комического положения, в которое сам себя поставил.

Естественно, «принцесса» этого не знала. Да к тому же, переоценив свои возможности, посчитала, что может действовать самостоятельно. Она написала письмо султану и ждала фирмана (указа), то есть, говоря современным языком, визы на въезд в страну. Но напрасно. Князь Радзивил, приказал своему агенту, находившемуся в Царьграде, не отдавать по назначению послания «великой княжны Всероссийской».

А тем временем Алин почувствовала, что больна. Кипучая деятельность и неумеренность    чувственных наслаждений расстроили ее здоровье. Началась чахотка. Положение усугубилось из-за разлада с Радзивилом и невесть откуда выплывших слухах о ее любовных приключениях.

Бывшие друзья тотчас отвернулись. Вместо восторженных комплементов теперь приходилось выслушивать насмешки, а порой и откровенные дерзости. Понимая, что спасти себя может лишь она сама, авантюристка написала воззвание к русскому флоту, находившемуся в Ливорно, а также письмо на имя графа Алексея Орлова, которые передала через своего нового своему любовника, варварийского капитана Гассана.

Чтобы скрыть до времени свое местопребывание, сказала, что находится на турецкой эскадре. Дополнительные послания были адресованы шведскому королю и прусскому канцлеру. Но они, благодаря стараниям Радзивилла, затерялись в дороге.

Только князь Лимбург, по-прежнему любивший очаровательную  Алину, не охладевший к ней, несмотря на бесконечные измены и скандалы, описываемые в газетах европейских стран, на объяснения, что требовали от него официальные лица по поводу загадочной  женщины, гостившей у него в Оберштейне, писал бывшей невесте: «Если только желания ваши согласны с честию; если вы готовы отказаться от своего прошлого и никогда не будете поминать ни о Персии, ни о Пугачеве, ни о прочих такого же рода глупостях, то есть еще время вернуться ко мне в Оберштейн».

А тем временем на юге события разворачивались так. Радзивил, получив в октябре от курьера письмо из Константинополя о ратификации мира, окончательно разорвал со ставшей ненужной «принцессой» и возвратился в Венецию.

Она же, достав неаполитанский паспорт, вместе с оставшимися при ней тремя поляками: Чарномским, Ганецким, Доманским, а также своей служительницей Франциской фон Мешеде, села на корабль Гассана, идущий в Неаполь.

Затем, добившись паспортов на проезд в Рим, отправилась в Вечный Город, где назвалась польской дамой знатного происхождения. Но, несмотря на это, слух о том, что это русская «великая княжна», соблюдающая строжайшее инкогнито, немедленно распространился по городу.

Сначала Алин вела себя чрезвычайно скрытно. Не бывала в гостях, никому не показывалась. Даже по городу передвигалась в карете с закрытыми стеклами. Общалась лишь со своими спутниками, духовными лицами и доктором, который пытался поправить ее сильно расстроенное здоровье.

Впрочем, такая скромная жизнь продолжалась недолго. Ганецкому, имевшему в Риме обширные знакомства, удалось достать значительную сумму денег, на которые «принцесса» повела привычную блестящую и роскошную жизнь.

Не желая отказаться от взятой роли, она решила прибегнуть к помощи Ватикана, суля за содействие введение в России римско-католической веры. Алин надеялась получить от папы солидную сумму, которая позволила бы ей отправиться в Константинополь, а оттуда, с помощью турецкого правительства, действовать посредством воззваний.

Только   выполнить задуманное ей не удалось из-за того, что после смерти папы Климента XIV, последовавшей в сентябре 1774-го, началось заседание конклава, продолжавшееся несколько месяцев. Кардиналы, запертые в Ватиканском дворце, не имели права покинуть это место до тех пор, пока не будет избран новый папа.

Тем не менее, через аббата Рокотани, сначала не поверившего ей, а потом ставшего ревностным приверженцем «принцессы», ей удалось связаться с кардиналом Альбани. Однако кроме общих фраз типа «Провидение будет руководить вашими благими намерениями, и, если правда на вашей стороне, вы достигнете своей цели», ничего не добилась.

Ничего не дало и знакомство с польским резидентом маркизом д’Античи. Он, как и все прочие, пришел в восхищение от необыкновенного ума и любезности Алин, но рекомендательного письма к королю польскому не написал. Посоветовал оставить несбыточную затею и отыскать надежное убежище, в котором она могла бы безмятежно продолжать жизнь свою. А теперь, оставив ненадолго нашу героиню, посмотрим, как обстояло дело в России.

Из донесения поверенного в делах Рагузской республики графа Панина Екатерина уже знала, что побродяжка, выдающая себя за русскую принцессу, находится именно там, что ей оказывают царские почести.

Недолго думая, она отправила из Петербурга курьера к Орлову с письмом, в котором приказывала «поймать всклепавшую на себя имя во что бы то ни стало».  Даже разрешила подойти к Рагузе с эскадрой и потребовать выдачи самозванки, а в случае получения от республиканского сената отказа, бомбардировать город.

И здесь уместно сказать несколько слов о человеке, которому государыня поручила столь ответственную миссию, избрав именно его для исполнения этого плана.

Алексей Орлов был представителем древнего дворянского рода, братом Григория Орлова, фаворита императрицы, согласно хроникам, участником переворота 1762 года, связанного со смертью Петра III и возведением на трон Екатерины II. (Интересно, что ряд документов привел современных историков к неожиданным выводам о том, что к смерти государя причастны совсем другие лица, что обвинение в этом деле Орловых – дело рук Панина, что братья, храня доброе имя женщины, молча приняли вину на себя).

Целых десять лет братья были ближайшими советниками императрицы, всесильными и всемогущими. Но в 1772 году все переменилось. В то время, когда Алексей находился в Средиземном море, а Григорий, в результате сложной интриги Никиты Панина, был отправлен на конгресс в Фокшаны, где, будучи слабым дипломатом, провалил переговоры с Турцией, противники Орловых постарались увлечь государыню новым фаворитом в лице молодого конногвардейского офицера Александра Васильчикова.

Григорий перестал исполнять роль «первого лица» подле императрицы. Опала, естественно, коснулась и брата. Тот, который за боевые заслуги получил прозвище Чесменский, был отправлен в Ливорно для командования флотом, ибо, несмотря на окончание войны, со стороны турок ожидали новых атак.

Именно в это время Алексей Орлов получил послание от самозванки. Из него следовало, что искательница русской короны находится в союзе с султаном, что ее поддерживают некоторые европейские государи, что Пугачев не простой казак, а ее родственник Разумовский.

Граф, несмотря на весьма солидный опыт в политических интригах, ничего толком не понял и переправил бумагу с донесением в Петербург.  Сам же отправил подполковника графа Войновича на особом фрегате в Парос для переговоров с таинственною женщиной, предоставив ему полномочия обещать  самозванке содействие в осуществлении планов.

Параллельно с ним на разведку в Италию был послан другой, не менее надежный человек, Рибас (впоследствии —  Осип Михайлович Дерибас, адмирал русского флота и основатель города Одесса), которому удалось в начале 1775 года обнаружить ее местопребывание  в Риме.

К тому времени графиня Пиннеберг снова оказалась на мели. Несмотря на то, что занимала по возможности везде, где только могла, на удовлетворение запросов денег не хватало.  Этим положением и решил воспользоваться Орлов.

Он отправил к ней своего поверенного, лейтенанта Христинека, которому удалось уверить Алин в преданности графа Алексея Григорьевича, а также в том, что тот принимает живейшее участие в ее судьбе. Не замедлили последовать и деньги, любезно предоставленные английским консулом сэром Джоном Диком.

«Работа» Христинека оказалась столь успешной, что самозванка решилась целиком довериться Орлову. Послав с курьером ему письмо под именем графини Селинской, выехала из Рима в Пизу, где поселилась в нанятом для нее роскошном палаццо вместе со своим двором, насчитывавшем шестьдесят человек. После этого Алексей   Григорьевич, естественно, не   замедлил представиться «принцессе Елизавете».

Самозванка была тронута исключительно почтительным общением «верноподданного», который являлся к ней не иначе, как в парадной форме. В присутствии столь важной особы оставался на ногах, предупреждал каждое ее желание.

С изысканной любезностью обходился и с кавалерами двора «принцессы». Мастер по части амурных дел, он без труда играл задуманную партию. Зная о страстной натуре Алин, об ее влюбчивом характере и склонности к чувственным наслаждениям, ловко расставил охотничьи сети.

Неудивительно, что с первой встречи женщина была очарована красавцем-богатырем, имевшим косую сажень в плечах, необычайную силу, а к тому же, очень приятное, умное и выразительное лицо. Он, со своей стороны, прикинулся страстно влюбленным и даже просил руки прекрасной «княжны», благосклонно принявшей это предложение.

За неделю прогулок по Пизе, посещения оперы и гуляний, Орлов сумел убедить Алин в том, что  сочувствует ее планам. Обещал, что и русская эскадра, стоявшая в Ливорно, и  имевшееся там сухопутное войско, по первому воззванию примут нужную сторону.

Отчего он так поступал?  Оттого, что арестовать и отправить в Россию побродяжку было непросто. Во-первых, около нее все время находились преданные люди; во-вторых, за ней следил и флорентийский двор, и иезуиты, принимавшие деятельное участие в создании образа этой фигуры. Чтобы избежать скандала, пришлось идти на хитрость.

И вот, в один из дней, Орлов сообщил своей новой знакомой, что получил письмо от английского консула Дика, в котором говорится о якобы произошедших столкновениях между английскими и русскими чиновниками, а потому вынужден срочно выехать в Ливорно.

«Принцесса» же, влюбившаяся в графа без памяти, не хотела отпускать его от себя и решила сопровождать избранника. Так как поездка обещала быть недолгой, она взяла с собой лишь самое необходимое. Все имущество, бумаги да большую часть свиты оставила в Пизе.

В Ливорно «всклепавшую на себя» встретили Дики, бывшие в заговоре с Орловым. Устроили шикарный обед, оставили ее погостить у себя. А Алексей Григорьевич, тем временем, начал готовился к проведению задуманной операции.

«Принцесса» возбудила в ливорнском населении всеобщее любопытство и симпатию.  За ней бегали по улицам, пожирали глазами в ложе театра. А она, воспринимая это как должное, сияла счастьем.

Чувствуя свою власть, самозванка изъявила желание посмотреть на русские корабли. Орлов только и ждал этого. Он немедленно отдал приказание произвести маневры, дабы «принцесса» могла составить себе представление о морских сражениях. Кроме того, наобещал множество любопытных вещей в том случае, если высокая гостья удостоит посещением адмиральский корабль.

Влюбленная женщина, ни минуты не задумываясь, приняла любезное предложение, ибо считала русскую эскадру уже своей принадлежностью. И после завтрака веселое общество отправилось на рейд. Их глазам предстало исключительно красивое зрелище. Корабли и фрегат расцветились флагами; флотские и сухопутные офицеры, а также матросы, словно готовясь к большому смотру, надели парадную одежду.

Заиграла музыка, раздались пушечные выстрелы и громкие крики «Ура!»  Одни жители Ливорно высыпали на набережную, другие разместилось в шлюпках и вышли в море. Все ждали необыкновенного зрелища, великолепного спектакля. И спектакль, срежиссированный героем Чесменской битвы, состоялся.  В глубоком кресле, спущенном с корабля «Три   иерарха», женщину подняли на палубу и пригласили в адмиральскую каюту, где был подан роскошный десерт. Затем начались маневры.

И тут, отеснив незаметно «принцессу» вместе с дамами и Грейгом, Орлов приказал арестовать ее вместе со свитой, а, для отвода глаз, и Христенека. Сам же, возвратившись в Ливорно, отправил в Пизу надежных людей, дабы они забрали бумаги и другое имущество графини Селинской.

Среди бумаг, составленных, по всей вероятности, поляками и переписанных рукой самой претендентки на престол, имелось подложные духовные завещания императрицы Елизаветы Петровны с подписью: «Testament d’Elisabeth, Princesse imperiale de toutes les Russies», Петра I, а также выдержки из действительного завещания Екатерины I, согласно которым она могла претендовать на престол.

Но вернемся на корабль. Увидев такое дело, «принцесса» лишилась чувств. А очнувшись, решила действовать. Написала письмо адмиралу, на что Грейг велел передать на словах, что, совершая арест, повиновался высочайшей воле. Тогда Алин написала письмо графу Орлову, и тот ответил, что находится не в менее печальном состоянии.

Задержание красавицы, очутившейся в Ливорно и сделавшейся в одночасье предметом народной симпатии, вызвало негодование у всех, без исключения, горожан. Они не понимали, как та, которой воздавались царские почести, вдруг очутилась под стражей!  Возмущались   предательством Орлова. Его поступок   квалифицировали как нарушение международного права.

Но, несмотря ни на что, через несколько дней, это было и 26 февраля 1775 года, эскадра вышла в море. Сам же Алексей Григорьевич двинулся в Россию по суше, отправив перед этим донесение императрице с Христинеком.

А несчастная женщина, верившая до глубины души любимому человеку, не могла допустить и мысли об измене. Она верила в то, что он тоже арестован, и ждала, что при благоприятных обстоятельствах оба окажутся на свободе. Взяв себя в руки, читала книги, присланные Диком, принимала по несколько раз в день врача, пользовавшего ее. Она была уверена, что в Англии ее ждет освобождение.

Но эскадра, после непродолжительной остановки в Плимуте, взяла курс на Балтику. Поняв, что все потеряно, несчастная пришла в бешенство, сменившееся обмороком.  Врачи, опасаясь за   жизнь больной, вынесли ее на палубу. Там, придя в себя, пленница бросилась  к борту «Трех иерархов», желая спрыгнуть в стоявшую подле корабля шлюпку. Ее удержали. Но это послужило уроком для охраны, которая по приказу Грейга была усилена.

Из-за ледяного плена корабли прибыли в Кронштадт лишь 11 мая. Всем, присутствующим на них, как офицерам, так и матросам, под страхом строжайшего наказания, было запрещено говорить о том, что произошло.

Грейг, окончив свою миссию, согласно именному указу за собственноручной подписью императрицы, сдал пленницу вместе с Франциской фон-Мешеде, Доманским, Чарномским и четырьмя камердинерами капитану Преображенского полка А.М. Толстому, поклявшемся молчать.

Пленников  тайно переправили  в Петропавловскую крепость, передали коменданту А.Г. Чернышеву, который  разместил их  по казематам Алексеевского равелина.

«Княжне» отвели помещение, находящееся наверху и состоящее из нескольких светлых, сухих удобных комнат. И назавтра же к ней явился с допросом фельдмаршал Голицин. На его главный вопрос: «Кто подал ей мысль «всклепать на себя имя» дочери императрицы   Елизаветы Петровны и с кем она по сему предмету находилась в сношениях?», узница покорно отвечала: «князь Радзивил».

Только это имя не заинтересовало допрашивающего, ибо императрица считала князя «за пустого человека», который к тому же помирился с польским королем и признал себя бессильным перед русскою императрицей.  А ведь, как известно, именно он, никто другой, стоял во главе интриги, затеянной поляками и иезуитами.

По поводу найденных бумаг и писем, адресованных турецкому султану, заключенная все время повторяла одно: «Не знаю, не причастна». Относительно слухов о своем происхождении от императрицы Елизаветы Петровны, упорно твердила, что это выдумка других. Тем не менее, подписывая лист допроса, непременно   выводила «Elisabeth».

Желая облегчить свою участь, узница писала письма Екатерине, в которых умоляла сжалиться над ее печальною участью, назначить аудиенцию, на которой она лично разъяснит Ее Величеству все недоумения и сообщит очень важные для России сведения. Но императрицу настолько сильно раздражала ее подпись, которую в таком лаконичном варианте могли ставить лишь особы царственного дома, что она не желая верить ни одному слову, говорила: «Эта наглая лгунья продолжает играть свою комедию!».

Показания пытались вытащить разными способами: лишали одеял, теплой одежды, удобоваримой пищи, оставляли все время в камере солдат, не спускавших с нее глаз, подсылали Орлова и священника. Никакого результата.

А арестантке, обнаружившей еще в Англии, что беременна, становилось все хуже и хуже. Прогрессировала чахотка. Она почти не вставала с постели. Только нравственные страдания   были сильней физических. Чувствуя, что ее дни сочтены, после разрешения от бремени в последние числа ноября, сама захотела видеть священника.

Пригласили Петра Андреева из Казанского собора, умевшего говорить по-немецки. Под страхом смертной казни с него было взято клятвенное обещание о молчании относительного того, что он увидит и услышит, а также дана директива постараться выяснить, кем эта женщина является в действительности.

Больная с радостью приняла священника, но исповедь ничего нового не дала. Вскоре у «княжны» началась агония, продолжавшаяся более двух суток. Поутру 4 декабря 1775 года пленница испустила последний вздох и на следующий день была закопана в глубокой яме Алексеевского равелина без каких-либо погребальных обрядов. Единственное, что осталось в память о ней, это выцарапанные алмазом на стекле окна камеры, где она содержалась, слова: «О mio Dio!».

Несмотря на то, что «всклепавшая на себя имя», содержалась в невероятной тайне, еще в царствование Екатерины по стране расползлись слухи о том, что в Петропавловской крепости уморили «дочь императрицы Елизаветы Петровны».

Спрашивается, откуда мог родиться миф о самозванке, что выдавала себя за тайную дочь царицы Елизаветы от тайного брака с придворным офицером Алексеем Розумом, который из пастуха с черниговского хутора, мановением императорского жезла превратился в графа, фельдмаршала и богача?

Дело в том, что у Елизаветы и Алексея были сын и дочь. Таинственность, которой были окружены дети императрицы, а также неизвестность их участи способствовали рождению разного рода толков.

А что было на самом деле? Касательно сына, практически ничего не известно. Не то, что о дочери по имени Августа, воспитанной теткой, сестрой отца.

По достижении соответствующего возраста девушка была выдана замуж за некоего Дарагана и жила в Европе. Фамилию Дараган народная молва превратила впоследствии в Дараганову, а затем в Тараканову, приписав ее неведомой самозванке.

Екатерина II, зная о существовании этой женщины, не могла спать спокойно. Оттого сорокалетняя Августа была по ее приказу найдена, доставлена секретно в Россию и заключена в Ивановский монастырь, который, еще при Елизавете Петровне был определен для призрения «вдов и сирот знатных и заслуженных людей».

Для принцессы Августы выстроили отдельный домик с окнами на монастырскую стену. Она была пострижена и наречена Досифеей. Из небольшого имущества, хранимого ею, отмечали наличие портрета императрицы Елизаветы Петровны и какие-то бумаги, которые были ею же и сожжены.

Жила монахиня   замкнуто. Никаких встреч, никаких разговоров. Даже в церковь ее водили по закрытому коридору. А там духовник с причетниками совершал богослужение при запертых   дверях для нее одной.

Иногда на имя Досифеи поступали к игуменье значительные суммы от неизвестных лиц. Эти деньги она употребляла преимущественно на украшение монастырских церквей, пособия бедным и милостыню нищим. А когда монахиня, будучи 64 лет от роду, скончалась, на пышные  похороны явились многие вельможи Москвы.

Они проводили ее в последний путь до усыпальницы Новоспасского монастыря, где в XVII столетии хоронили родственников царственного дома. Ясно, что эта кроткая женщина, безропотно подчинившаяся своей участи, ничего не имела общего с самозванкой, закончившей свою авантюрную жизнь в Алексеевском равелине.

Что касается другого, немаловажного участника этой истории, графа Алексея Григорьевича Орлова, то, несмотря на услуги, оказанные им императрице, та, как женщина, в душе осуждала вероломство честолюбца, предавшего доверившуюся ему душу и не хотела его видеть. Поэтому после описанных событий он не возвратился со двором в Петербург, а остался в Москве, где жил до конца жизни, ведя роскошную и разгульную жизнь, вошедшую в предания.

Кто знает, мучила ли его совесть по отношению к обманутой «принцессе»?  Вполне возможно, что – да.  Недаром, когда через одиннадцать лет после произошедшего в Ливорно, в Ивановском монастыре оказалась настоящая княжна Тараканова, граф, согласно преданию, объезжал это место стороной. Полагая, что там томиться его жертва.

2006

Использованы материалы

П. И. Мельников-Печерский «Княжна Тараканова и Принцесса Владимирская»

Н. Я. Данилевский  «Княжна Тараканова»

Д. С. Дмитриев «Авантюристка»

,П. Сухонин «Княжна Владимирская (Тараканова) или Зацепинские капиталы»

Иллюстрация из книги «Третьяковская галерея. История и коллекции»

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Княжна Тараканова. Истинная и мнимая: 1 комментарий

  1. “Дорогу одолеет идущий”. Желаю вам ни когда не останавливаться и быть творческой личностью – вечно!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: