У меня есть подруга, которая принимает все исключительно близко к сердцу. Она не может пройти мимо тех, кто нуждается в помощи, и поэтому нередко становится объектом самой натуральной эксплуатации. Но сейчас разговор не об этом. О том, как несколько лет назад эта женщина, обуреваемая эмоциями, притащила меня на автобусную остановку для того, чтобы познакомить с весьма странной личностью.
Почему я вдруг вспомнила об этом? Да потому, что недавно мы случайно вновь вместе оказались на Герцлии и, проходя мимо того места, одновременно, словно по команде, вспомнили о старике, облюбовавшим этот пятачок для своего местожительства.
Я как сейчас вижу его, облокотившегося на спинку облупленной скамьи и бережно положившего на сиденье больную ногу. Всем своим видом: засаленной курткой, надетой поверх поношенного свитера, из-под которого выглядывало несвежее белье, спутанными волосами и небритым лицом, поросшим седой старческой щетиной, этот человек производил довольно жалкое впечатление.
О том, что он не присел передохнуть, а обосновался здесь основательно, говорил жалкий скарб, разместившийся рядом. Ведь до тех пор, пока каждый из нас жив, он нуждается и в питье, и в еде, и в защите от холода.
Под скамейкой стояли какие-то сумки; рядом, на сиденье, валялось некое подобие спального мешка, спасавшего в сырые холодные ночи (на дворе стоял конец февраля), а около скамьи, занимая большую часть пространства, примостился холихон — ходунок на четырех ногах, специальное приспособление для передвижения инвалидов.
По тому, как вел себя этот старик, было ясно: он здесь не чужой и, сумев приспособиться к специфическому образу жизни, чувствует себя весьма комфортно.
За месяцы, проведенные на скамейке, Хаим (именно так он нам представился), превратился в своеобразную достопримечательность района. Ему явно импонировал имидж несчастного, жалеемого всеми и вызывающего у окружающих определенные эмоции. В отличие от бездомных попрошаек, промышляющих на углах, при виде которых хочется прибавить шагу и поскорей обойти, не задев ненароком, он не вызывал ни неприязни, ни отвращения. Наоборот, в этой личности было нечто, явно притягивающее людей и дающее ему возможность упиваться вниманием, выказываемым окружающими.
И все старались несчастному помочь. Кто чем мог. Из близлежащих лавок приносили еду: то бутерброд, то кусок пиццы, то питу с фалафелем или швармой. Порой он расплачивался за еду, порой принимал ее как подношение. Как раз в тот момент, когда мы с подругой оказались около него, одна женщина, вышедшая из подъезда соседнего дома, вынимала из пакета маленькую кастрюльку с аппетитно пахнущим содержимым.
Не желая его смущать, мы отошли. Побродив в окрестностях около полчаса, вернулись, но, как оказалось, снова не вовремя. Обед продолжался уже в компании какого-то парня весьма сомнительного вида. Снова пришлось ждать поодаль того момента, когда его сотрапезник, наконец, покинул скамейку, собрав объедки вместе с использованной тарой.
Поев горячего, старик оживился. После обеда неплохо было и побеседовать. Наше появление здесь было явным поводом для того, чтобы в энный раз поведать свою историю свежему человеку. Ведь все, окружающие его, давно были в курсе дела и не представляли собой интереса как слушатели. А он, словно самый настоящий актер, черпающий в общении с аудиторией определенный заряд энергии, не мог без зрителей.
Главная причина, по которой Хаим любил рассказывать свою историю, на мой взгляд, оправдывала себя чисто с психологической точки зрения. Ведь когда одно и тоже повторяется многократно, даже самое неприятное, самое страшное, постепенно теряет остроту восприятия, и становится менее острым. Чувства притупляются. То, что вызывало ужас, страх и боль, со временем кажется не столь жгуче-болезненным.
После многоразового рассказа о том, что с ним приключилось, каким образом он попал на эту скамейку, старик, в конце концов, обособился, отделился происшедшего и ощущал себя лишь рассказчиком, повествующим о некоем третьем лице.
Так что же с ним произошло? Ведь не всегда же этот человек был бездомным. Некогда он жил иной жизнью. Привезенный шестилетним мальчишкой в Палестину (Израиля, как известно, в ту пору еще не существовало) из Болгарии, поначалу попал в Хайфу. Здесь вырос, окончил школу, отслужил армию, завел семью.
По настоянию молодой жены супруги перебрались в Табу, где в те годы за гроши можно было приобрести шикарную виллу с приличным участком. Привлекал и климат. Жаркий, сухой, полезный для его костей, страдающих ревматизмом.
Купив дом, семья обзавелась самым настоящим хозяйством. И внутри, и на приусадебном участке все у них было в образцовом порядке. Пока хозяин был занят на работе, хозяйка хлопотала по дому, а вечером встречала мужа накрытым столом.
Но в восьмидесятых, после заключения мира с Египтом, началась поэтапная передача территорий Синайского полуострова. Одним из последних пунктов, отошедших от Израиля вследствие юридической ошибки, оказалась Таба.
Хаим, как и все жители того региона, был страшно огорчен таким оборотом дела. Кому хотелось бросать насиженное место, крышу над головой, цветущие сады, превратившиеся, кстати, впоследствии в заброшенные, ненужные участки?
Только разве у него кто-то что-то спрашивал? Политика есть политика, и жившие в тех местах люди были с корнем вырваны из привычной жизни.
Судьба вновь привела Хаима в Хайфу, где на компенсацию, полученную за дом, он купил квартиру, открыл магазинчик, в котором торговал семечками, фисташками и прочими орешками.
Вроде бы все складывалось нормально. У него была жена, дочь, хоть небольшое, но свое дело. Однако в какой-то момент все сломалось. Размеренный ход жизненной машины дал сбой.
Почему это произошло? Он не рассказывает. Остается только предполагать наличие некой неприятной истории, о которой вспоминать или стыдно, или неприлично. Но, так или иначе, все пошло наперекосяк. Магазинчик прогорел, в семье начались неурядицы. Не находя общего языка, они с женой ссорились каждый божий день.
Как многие мужчины в период неудач Хаим обратился к бутылке, посчитав ее панацеей от своих бед. Стал частенько выпивать. А в пьяном виде бывал невменяем и агрессивен. От словесных перепалок перешел к рукоприкладству. Жене и дочери приходилось спасаться бегством.
Не выдержав такой жизни, супруга, в конце концов, ушла к сестре, забрав с собой ребенка. Проанализируй он в то время ситуацию, сделай выводы, одумайся — все еще можно было бы изменить.
Но он не стал делать этого. Наоборот, с каждым разом запои продолжались все дольше. Хаим нигде на работал, а жизнь требовала денег, которые, как известно, с неба не валятся. Пришлось занимать то здесь, то там. Оброс долгами. Чтобы их погасить продал квартиру. Единственное, что осталось от прежней жизни — машина-тендер, которая была приспособлена для жилья. Перетащив самое необходимое в домик на колесах, он прожил в нем пять лет. Что делал, чем занимался, на что существовал — покрыто мраком тайны. Известно только то, что такой образ жизни он продолжал бы, наверно, долго. Но нагрянула новая беда.
Сильно заболев, этот человек попал в больницу, где провел довольно длительное время. После операции, учитывая особое положение, его держали так долго, как могли. Но, в конце концов, через два месяца выписали.
Выйдя из больницы, Хаим первым делом направился туда, где перед госпитализацией оставил свой тендер. Но не нашел. Машины на месте не оказалось. Как выяснилось, бесхозный, видавший виды транспорт, оприходовала полиция и поместила в свой гараж.
Конечно, можно было, исполнив формальности, то есть, уплатив штраф, страховку, и выправив документы, оказавшиеся не в порядке, забрать машину обратно. Но для этого нужны были деньги. А их не было.
Таким образом человек оказался на улице. Идти было некуда. Родные от него отказались, друзья растерялись. Передвигаться с больной, прооперированной ногой было трудно, и недавно выглядевший моложаво мужчина, превратился в старика, осевшего на автобусной остановке, что находилась напротив некогда принадлежавшего ему магазинчика. Небольшой навесик, защищающий от ветра и дождя, стал крышей, скамейка — столом и кроватью.
Нормальному человеку трудно себе представить, как можно двадцать четыре часа в сутки проводить на этом пятачке, то сидя, то лежа на совершенно непригодной для такого дела скамейке. Неудивительно, что однажды ночью во сне он свалился. Расшибся в кровь и снова попал в больницу. Но в этот раз его держать долго не стали. Сделав соответствующие уколы и обработав раны, отпустили на все четыре стороны.
В момент нашего тогдашнего разговора я поинтересовалась, на что, собственно говоря, он живет? Имеются ли у него хоть какие-либо деньги?
— Я не нищий, — с оттенком обиды — ответил мой собеседник. — Ни у кого ничего не прошу. У меня, как у каждого, есть свой счет в банке, куда поступают отчисления Битуах Леуми. И пенсия, и квартирные. Только их так мало, что невозможно снять даже угла. Что касается еды, то, когда меня угощают, — принимаю с благодарностью. Если нет — покупаю что-то сам. Да порой просто хочется чего-нибудь вкусненького.
Чувствовалось, что наша беседа вышла за рамки того, что он обычно выдает на суд слушателей. Сама, того не желая, я затронула особо болезненные струны, и увидела, как воспаленные глаза подернулись влагой. Речь стала прерывистой из-за горького комка, подступившего к горлу. Надо было кончать беседу. Извинившись, мы ретировались.
На мою подругу эта исповедь произвела столь сильное впечатление, что она решила, во что бы то ни стало, начать действовать. Но как? Ни она, ни я, прожившие в стране всего несколько лет, не имели ни малейшего понятия, каким образом можно помочь этому человеку.
Впрочем, ломать голову долго не пришлось. Через некоторое время после той беседы скамейка вдруг опустела. Подруга, идя на работу, не увидела там человека, которого язык не поворачивается назвать бомжем.
Не появился он ни на другой день, ни на третий. Тогда она поинтересовалась в соседней лавочке: «Куда, мол, подевался Хаим?» и узнала, что хайфским властям в конце концов надоело это безобразие, и Человек Со Скамейки, как мы называли его между собой, был оформлен в дом для престарелых.
Однако, там он продержался недолго. Месяца через два его снова можно было увидеть на старом месте, где, сидя с победоносным видом, старик приветствовал знакомых подобно королю, вернувшему из изгнания на свой трон.
Все возвратилось на круги своя. Но ненадолго. Прошло совсем немного времени, и этот человек ушел с облюбованного им места. В этот раз уже навсегда.
Простудившись под проливным дождем, он схватил воспаление легких. Сначала не хотел идти в больницу, а когда его в беспамятстве все-таки увезли, было уже поздно. И, похороненный за счет муниципалитета, этот несчастный, наконец, обрел свой последний дом, в котором его уже никто никогда не потревожит.
1999