Согласно метеорологическим сводкам в тот день погода в окрестностях Оксфорда была хмурой. Но это не помешало доктору Доджсону отправиться в путешествие по Темзе вместе со своим коллегой Робинсоном Даквортом, также Лориной, Алисой и Эдит — тремя дочерьми доктора Лидделла, ректора колледжа, в котором они работали.
Сев в лодку, компания направилась вниз по реке. Позади остался дом с двумя башенками по углам, в котором жил автор будущей книги, заводь с сонными коровами, забредшими по колено в воду, развалины Годстоуского монастыря, таверна «Форель» …
Девочки, расшалившись, попросили рассказать им сказку, сочинять которую их старший друг был большим мастером. Он стал думать.
Находить что-то новое было все труднее и труднее. Что придумать на этот раз? И Доджсон решил отправить свою любимицу Алису, среднюю из сестер, которая попросила, чтобы в сказке «было побольше глупостей», к кроличьей норе, через которую она попадала в необычное подземное царство, где обитали странные существа, наделенные чертами хорошо знакомых людей.
Там была Лорина в образе попугайчика Лори, все время твердившего: «Я старше, и лучше знаю, что к чему!», Эдит, превратившаяся в орленка Эда, Дакворт, ставший Гусем…
В компанию вошла Мышь (гувернантка мисс Прикетт по прозвищу Колючка), кошка Лидделлов Дина и конечно, сам Доджсон. Птица Додо — никто иной, как он собственной персоной, что, заикаясь от волнения, представлялась: «До-До …Доджсон».
Да и прочее в сказке было . девочкам хорошо знакомо. Ведь это они неоднократно участвовали в Безумном Чаепитии, происходившем в домике с башенками. А каждый, живший в то время в Оксфорде, понимал, что «Вечерний Слон» — пародия не только на песню, но и одного из профессоров математики, прозванного так студентами.
Под Шляпных Дел Мастером прячется не фольклорный персонаж, а некий торговец мебелью Теофиль Картер, всегда ходивший в цилиндре и предлагавший весьма экстравагантные вещи типа «кровати-будильника», что выбрасывала спящего в нужный момент на пол.
Прекрасно вписались в текст герои английских пословиц (Мартовский Заяц и Чеширский Кот), а так же старинных детских стишков и песенок, знакомых всем британцам с детства. Кое-что сочинил в подобном духе и сам автор.
И получилось у него нечто не скучно-назидательно, обычно практиковавшееся в воспитательных целях маленьких леди и джентльменов, а весело и задорно.
Но вернемся к тому летнему дню, когда родилась сказка. Она так увлекла самого доктора, что, возвратясь домой, он стал записывать ее в тетрадь. Сделав один вариант, принялся за второй, более подробный.
А потом, переписав его своим мелким каллиграфическим почерком, снабдил тридцатью семью рисунками, приклеил на последнюю страницу фотографию героини, и подарил Алисе рукописную тетрадку, где на титульном листе было выведено «Приключения Алисы под землей».
Это произошло 4 июля 1862 года. Лидделлы прочитали историю, посмеялись и положили самодельную книжку на журнальный столик.
Именно там ее увидел Генри Кингсли, брат известного писателя Чарльза Кингсли, навестивший Лидделлов. Открыв незамысловатую тетрадку, начал читать. Так, от нечего делать. И не смог оторваться. Рукопись показалась ему столь интересной, что гость стал уговаривать Доджсона издать книжку. Тот долго не соглашался. Лишь через три года героиня сказки получила в подарок первый авторский экземпляр «Алисы в Стране Чудес». На обложке значился авторский псевдоним — Льюис Керролл. Это произошло в июле 1865 года. Потом книга неоднократно переиздавалась.
А что стало с тем рукописным экземпляром? Ничего страшного. Он не пропал. Через тридцать лет после издания книги, завоевавшей славу и известность, был сдан миссис Р. Г. Харгривз (урожденной Алисой Лидделл) на книжный аукцион Сотсби, где его приобрел за 15400 фунтов стерлингов американский книгопродавец А. С. Розенбах.
Уже в ХХ веке она была у него выкуплена и передана в дар Великобритании. Ныне хранится в лондонском Британском музее.
А теперь поговорим о псевдониме, указанном на обложке. Он родился намного раньше «Алисы». В ту пору, когда юный Доджсон начал писать юмористические стихи. Не желая афишировать свое имя, переделал его в новое путем логических преобразований. Латинизировав Чарльза Лютвиджа, получил Каролюса Людвикуса. Затем поменял эти слова местами и снова перевел на английский. Так возник Льюис Кэрролл.
Человек раздвоился. Вместо одного получилось два.Причем, совершенно разных, являющихся едва ли не антиподами. Один преподавал в коллеже математику, читая лекции так нудно и скучно, что студенты на них едва не засыпали; другой же, веселый, задорный, рассказывал детям увлекательные сказки.
Надо сказать, что Кэрролл пробовал писать и другие литературные произведения. Но они не удались. Не то, что история девочки, от которой пришла в восторг сама королева.
«Алиса» ей так понравилась, что Виктория распорядилась доставить во дворец все книги этого человека. И была страшно удивлена, когда на ее стол легли сугубо научные трактаты: «Конспекты по плоской алгебраической геометрии», «Формулы плоской тригонометрии», «Элементарное руководство по теории детерминаторов», «Алгебраическое обоснование V книги Эвклида», автором которых был Чарльз Лютвидж Доджсон.
Ведь, как уже говорилось, основной специальностью Кэрролла была математика. По окончании одного из старейших английских университетов — Оксфорда, он, победив в конкурсе на стипендию Боултера в 1851-м, а так же удостоившись отличия первого класса по математике и второго по классическим языкам и античной литературе в 1852-м, получил приглашение на работу, и осенью 1855 года был назначен профессором Christ’s church college ( колледжа Христовой церкви).
При этом ему пришлось принять условия, которым подчинялись по давней традиции преподаватели этого учебного заведения: принять сан священника и дать обет безбрачия. В 1861 году он стал диаконом, и не известно, до какого бы сана дослужился, если бы не реформа, повлекшая изменения университетского устава и избавлявшая от необходимости преподавателям непременно становиться священнослужителями.
Многие исследователи жизни и творчества Доджсона сравнивают с мистером Хайдом и доктором Джекилом, что были придуманы Р. Стивенсоном, как наиболее яркий пример раздвоения личности.
Мне же кажется это в корне неправильным, потому что этого человека нельзя, подобно вышеупомянутому персонажу, упрекнуть в недостойном поведении или насилии. Более правильно провести параллель между Селистеном и Флоридором из оперетты «Мадмуазель Нитуш» Ф. Эрве, где священник периодически, снимая сутану, превращался в композитора.
Каким на самом деле был этот человек, которому англичане навесили бирку «эксцентричного ученого-джентльмена»? Сие, пожалуй, знал лишь он сам, постоянно меняющий маски, живший в небольшом, словно сказочном, доме с башенками и имевший странную, слегка асимметричную внешность. Один глаз у Доджсона был немного выше другого, а уголки рта подвернуты так, что один «глядел» вверх, а другой вниз.
Говорили, что он был левшой и с трудом писал правой рукой. Говорили, что был туговат на одно ухо и сильно заикался. Говорили, что слыл в университете чудаком, чопорным джентльменом, застегнутым на все пуговицы, появлявшимся на людях непременно в цилиндре и перчатках, как и полагается воплощению викторианских добродетелей.
Но Доджсон мало обращал внимание на досужие вымыслы. Он был всегда занят. Обладая колоссальной работоспособностью, подобно Белому Рыцарю, без конца что-нибудь изобретал.
Из его умелых рук выходили бесчисленные игрушки и сюрпризы, интересные и полезные вещи. Такие, как заменитель клея, шахматы для путешественников с фигурами удерживающимися на доске с помощью штифта, приспособление для письма в темноте, новые словесные игры (в частности, хорошо известные не только в Англии «Дублеты», когда через цепочку слов надо перейти, как по мостику, от начального к конечному, меняя по одной букве).
Страдая бессонницей, он придумывал «полуночные задачи» — алгебраические и геометрические головоломки, вошедшие в его книгу «Полуночные задачи, придуманные бессонными ночами», где во втором издании «бессонные ночи» были заменены «бессонными часами».
Человек, предпочитавший общению одиночество, совершавший дальние пешие прогулки, много рисовавший, в основном карандашом или углем, имел тайную страсть, которую ему, как священнослужителю, приходилось скрывать.
Это было страстное увлечение театром, против которого категорически выступала церковь, считая фривольные водевили и бурлески, равно как и живописные полотна, изображающие обнаженные фигуры, ничем иным, как развратом.
Чарльз Лютвидж же еще в детстве иллюстрировал рукописные журналы, что издавал для братьев и сестер (в семье Доджсонов росло 11 детей — четыре мальчика и семь девочек), показывал им представления театра марионеток, который смастерил с помощью деревенского плотника. Сам писал пьесы, сам их разыгрывал.
Спектр жанров был обширен: трагедии, комические бурлески, музыкальные комедии, пантомимы. Переодевшись факиром, показывал фокусы, вызывавшие удивление не только у детворы, но и у взрослых зрителей.
Говоря об увлечениях этого человека, следует отметить еще одно, весьма серьезное — фотографию. Кстати, фотографировал он прекрасно. Снимки, мастерски сделанные Кэрреллом, считаются одними из лучших того периода.
А ведь на заре этого вида искусства сие было вовсе непростым делом. В том, что он, действительно, достиг соответствующих высот в этом деле, можно убедиться, посмотрев вышедшую в 1949 году в Англии книгу Х. Гернсхайма «Льюис Кэрролл-фотограф», в которую вошли 64 лучшие работы. Счастливчикам же удалось увидеть их через шесть лет после издания книги на знаменитой выставке «Род человеческий», побывавшей во многих городах мира, в том числе и в Москве. С его снимков глядят выдающиеся люди того времени: поэт Теннисон, художник Данте Габриэль Россети, актриса Эллен Терри, физик Майкл Фарадей…
И вот тут-то мы подошли к одному из самых интересных моментов в его биографии. На большей части фотографий, снятых писателем, запечатлены дети. В основном девочки в возрасте набоковской Лолиты. Они — в вызывающих позах, со взрослым выражением лица, порой без всякой одежды.
Что это? Столь порицаемая сегодня детская порнография? Нет, вовсе нет. Это портреты «child-friends», как Кэрролл называл своих маленьких подружек, не имеющие порочного характера, потому что известно, что по отношению к своим моделям Кэрролл был чрезвычайно щепетилен.
В работе неукоснительно придерживался своего главного правила проведения съемок непременно в присутствии какой-нибудь дамы (матери, тетушки или гувернантки, и обязательно с согласия родителей). И, если верить ему, по отношению к «моделям» этот человек не испытывал никаких иных чувств, кроме творческих.
Подтверждение тому запись в дневнике: «Если бы я нашел для своих фотографий прелестнейшую девочку в мире и обнаружил, что ее смущает мысль позировать обнаженной, я бы почел своим священным пред Господом долгом, как бы мимолетна ни была ее робость и как бы ни легко было ее преодолеть, тут же раз и навсегда отказаться от этой затеи».
Спрашивается, почему ему позволялось делать то, что в настоящее время является неприемлемым, даже подсудным? Да потому, что, несмотря на весьма строгую пуританскую мораль викторианской эпохи, англичане считали, что до четырнадцати лет девочка остается ребенком и, соответственно, стоит выше всего земного и грешного.
Все правильно. Все в соответствии с общепринятыми нормами. Тем не менее, священник Доджсон чувствовал, что поступает не совсем так, как следует, и просил Господа дать силы в борьбе с соблазнами и собственной греховностью. Не зря же неоднократно цитировал в дневнике 51-й, покаянный псалом царя Давида, где тот терзается неблаговидными действиями по отношению к своему военачальнику Урии, отправленному на верную гибель с одной целью – овладения его женой Вирсавией.
В 1880-м он неожиданно оставил занятия фотографией. А через год, во избежание в будущем кривотолков, решил уничтожить снимки и негативы обнаженных девочек. Однако, прежде чем сделать это, разослал письма матерям своих «моделей», в которых спрашивал, прислать ли им фотографии и негативы. Как они на это реагировали – не известно. Известно лишь то, что подобных снимков сохранилось всего несколько штук.
Кстати, о письмах, которые доктор Доджсон очень любил. Даже завел журнал, в котором регистрировал все, что и получал, и отправлял. Для ориентации в нем придумал сложную систему ссылок.
Согласно этому журналу, за 37 лет им было отправлено 98721 письмо. Большинство их адресовано маленьким девочкам. В тех, что сохранились, не видно ничего порочного. И нет причин сомневаться, что именно так все и было. Об этом свидетельствуют и личные дневники писателя, и воспоминания, оставленные child-friends, ставшими взрослыми дамами и собранные в книге «Льюис Кэрролл: интервью и воспоминания», вышедшей в 1989 году.
И все было вполне достойно и респектабельно до тех пор, пока не появился, став исключительно модным, психоанализ.
Романтическое отношение к детству уступило место иным взглядам и определенным умозаключениям. С «легкой руки» Пола Шилдера, написавшего в 1938 году «Психоаналитические заметки об Алисе в стране чудес и Льюисе Кэрролле», в которых красной нитью проходила мысль о том, что Кэрроллу нравились лишь маленькие девочки.
И моментально этого человека стали обвинять в определенных грехах. А уж после выхода в свет набоковской «Лолиты» (1955 г.), популярность которой с каждым годом росла и росла, не только специалистам, но и каждому прочитавшему ее, стало окончательно ясно, что занимало Кэрролла в отношениях с малышками. И его эвфемизм «child-friends» означал ничто иное как «нимфетки»!
Вот и бросились все с жадностью перечитывать сказку, стараясь между строк найти «нечто такое, эдакое». А любой исследователь творчества Кэрролла от дилетантов до самых серьезных, непременно, затрагивал столь щекотливую тему. И стали говорить о том, что доктор дружил лишь с девочками, избегая взрослых женщин. Хотя это вовсе не так.
Есть сведения о том, что он был в очень добрых отношениях и с дамами. Например, со знаменитой актрисой Эллен Тэрри или с художницей Гертрудой Томсон, чья серия рисунков названная «Страной фей», привлекла внимание писателя. Завязалась переписка, а потом состоялось и личное знакомство. (Для справки: Гертруде Томсон было в это время 28 лет).
«Многие утверждают, что он любил детей, только пока они оставались детьми, и терял к ним интерес, когда они вырастали, — пишет Гертруда Аткинсон. — Мой опыт был иного рода: мы оставались друзьями всегда. Я думаю, иногда возникали недоразумения оттого, что многим выросшим девочкам не нравится, когда с ними обращаются так, будто им все еще десять лет. Лично мне эта его привычка всегда казалась очень милой».
Хорошо известны воспоминания и актрисы Изы Боумен, что в 1899 году написала книжку «История Льюиса Кэрролла, рассказанная настоящей Алисой в Стране чудес».
Иза считает, что имеет право называть себя именем знаменитой кэрролловской героини, ибо играла неоднократно эту роль на сцене театра. В ее словах – неподдельная любовью к автору, которого она называет «дядюшкой», потому что он принимал искреннее участие, как в ее судьбе, так и судьбе ее сестер и брата, так же ставших актерами.
«Маленькая девочка и ученый профессор! Какое странное сочетание!» — пишет она, рассказывая о совместных играх, прогулках, ее визитах к старшему другу. Это была настоящая неподдельная дружба с доверительными разговорами, ссорами и примирениями, сохранившаяся на долгие годы.
Эти, как и другие женщины, подчеркивают, что именно она была исключением из правил, ибо их дружба Кэрроллом не прервалась с окончанием детства, а продолжилась в более зрелые годы. А, как известно из философии, количество порой переходит в качество, а множественные исключения рождают правило.
Ложные положения, казалось бы, могли развеять документы из огромного архива Чарльза Лютвиджа Доджсона. Ведь даже после того, как два его младших брата Уилфред и Эдвин, назначенные душеприказчиками, выполнили волю умершего и сожгли часть бумаг из архива (в основном конверты с пометкой «В случае моей смерти уничтожить, не вскрывая»), осталось достаточное количество материала.
А самое главное — дневники, писавшиеся исключительно скрупулезно и отразившие шаг за шагом практически всю сознательную жизнь этого человека. Доставшиеся после кончины автора братьям и сестрам, а затем незамужним племянницам — Менелле и Вайолет, они ныне хранятся в Британском музее.
Да вот незадача. Одна страница тетради, совпадающая хронологически с 1863 годом, оказалась кем-то грубо вырванной. А именно тогда произошло странное и загадочное событие.
Родители Алисы — Генри Джордж иЛорина Лидделлы, бывшие в течение многих лет близкими друзьями Кэрролла, вдруг отказали ему от дома и навсегда разорвали отношения. Почему такое произошло – загадка, которую никому так и не удалось разгадать.
Подозрение в изъятии страницы, естественно, пало на племянников Кэрролла, которые через несколько месяцев после смерти дяди неожиданно опубликовали две вещи.
Один из них, преподобный Стюарт Доджсон Коллингвуд, в сентябре 1898 года издал подробную биографию, названную «Life and Letters of Lewis Carroll» («Жизнь и творчество Льюиса Кэрролла»). Выпускник того же Christ’s church college, в котором учился, а потом преподавал его дядя, создал идеализированный портрет родственника. Благодаря массе цитат, фрагментов из документов и дневников, эта монография стала основным документальным свидетельством, базой для последующих биографов.
А некоторое время спустя появились заметки и одной из племянниц с сомнительными объяснениями по поводу исчезнувшей страницы, на которой якобы шла речь о флирте то ли со старшей дочерью Лидделлов, то ли с самой матерью.
Если даже так. Что в этом особенно страшного? Зачем надо было уничтожать нечто, способное прекратить в будущем распространение ложных измышлений?
Имеет смысл предположить, что за этим кроется нечто другое. Но что? Может быть что-то, касающееся Алисы? Ведь ходили слухи по поводу того, будто Кэрролл однажды просил руки одиннадцатилетней девочки.
Разумеется, не в тот момент, а по достижении возраста, подходящего для вступления в брак. Значит, был явно неравнодушен. Но был ли он грешен? Если – да, то в каких пределах? Только в мыслях или же в делах? Ответа на этот вопрос нет. Мы можем лишь предполагать, что узнали родители девочки. Почему, заподозрив неладное, решили не рисковать и порвали отношения с человеком, бывшим в их доме завсегдатаем.
Надо сказать что, несмотря на духовный сан, на внешнюю замкнутость, Ч. Л. Доджсон в жизни руководствовался своими собственными правилами, в которых не старался придерживаться общепринятых норм поведения. Имея личное суждение по всем вопросам, выступал против тех, что казались ему нелепыми или неправильными. В частности, был лоялен по отношению всех видов религии, уважал чужие традиции. Посещал службы в православной церкви и в синагоге. И, что уже совсем не вязалось с церковным саном, интересовался, как мы видели, светской жизнью.
При этом его мало интересовало общественное мнение, было безразлично, что будет говорить миссис Гранди (протопит русской княгини Марьи Алексеевны), о чем свидетельствуют следующие строки из письма к младшей сестре: «Ты не должна пугаться, когда обо мне говорят дурно. Если о человеке говорят вообще, то кто-нибудь непременно скажет о нем дурно».
Его это не трогало. А вот родных беспокоило. И, вероятно, именно этот факт послужил причиной уничтожения тех злополучных страниц дневника. Надо было сохранить сложившийся образ чудака и аскетичного ученого. Тот, кто сделал это, думая, что совершает благое дело, оберегая систему викторианских добродетелей, вовсе не предполагал, что, вызовет шквал серьезных обвинений.
Учитывая выше сказанное, можно предположить, что семейство Лидделлов разорвало с писателем вовсе по потому, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Оно просто стремилось положить конец сплетням.
Нет сомнений, что Кэрролл тяжело пережил этот разрыв. Любя в душе свою Алису, по-прежнему продолжал общаться с маленькими девочками, водить их на прогулки. Причем все они, как правило, был не только одного возраста с героиней его книги, но и походили на нее внешне. Да, он был опять
« …сердцем с ней —
Девочкой ушедших дней,
Давней радостью моей».
Память о девочке, которой была посвящена одна из лучших книг мировой литературы, осталась с ним на всю жизнь. В его воображении она не менялась. Оставалась именно такой, какой была в те далекие годы. От зафиксированного раз и навсегда образа отходить не хотел. Недаром, по свидетельству современников, ее взросление разочаровало Доджсона. Алиса-женщина, с которой профессору несколько раз довелось встретиться, вызвала у него лишь чувство грусти.
Однажды, гостя в1868 году у своего дядюшки в Лондоне, Кэрролл через окно гостиной засмотрелся на девочек, игравших в саду. Узнав, что одну из них зовут Алиса Рейке, не удержался, вышел во двор и стал беседовать с малышкой. Это знакомство дало толчок мыслям о новой книжке «Сквозь Зеркало и что там увидела Алиса», в основу которой легли истории, которые он рассказывал еще Алисе Лидделл во время обучения игре в шахматы.
Те, кто читал эту вещь, помнят, что события в ней разворачиваются на шахматной доске. Попав в зеркально отраженный мир, Алиса становится участницей шахматной партии, которая ведется в соответствии с придуманной Кэрроллом реальной шахматной задачей. Все фигуры, участвующие в этом необычном турнире, соответствуют действующим персонажам. Девочка, вступив в игру белой пешкой, стоящей на второй горизонтали, доходит до восьмой и становится Королевой.
Но вернемся к дневникам. После публикации их фрагментов с более полной версией, хранящейся в Британском музее (пусть даже с вырезанными страницами и пропавшими томами), профессор Лебейли пришел к такому выводу: «Отнюдь не трогательный интерес дядюшки к прелестным ангелочкам оберегали от постороннего взгляда престарелые викторианские дамы, но его склонность к сомнительным, по их мнению, спектаклям, в которых играли бойкие молодые актрисы, его благосклонные отзывы о полотнах, изображающих обнаженных женщин; доказательства столь вульгарного вкуса казались им поистине скандальными, и они замалчивали их последовательно и методично, не подозревая, что тем самым подпитывают распространенное представление о Льюисе Кэрролле как об извращенце и маньяке».
Да, как это ни грустно констатировать, Кэрролл, сам того не желая, способствовал возникновению подозрений в постыдных действиях. Ведь придуманный им термин «child-friend» скорее относившийся не к возрасту, а типу отношений, в его времена имел несколько иной смысл, нежели потом. То, что было для него, всего-навсего, игривым выражением, которое употреблялось по отношению ко всем особам женского пола, с коими он был в дружеских отношениях, другие понимали иначе.
А тут последовали и новые «открытия». Два любопытствующих человека, независимо друг от друга, в разных странах, начали вести математические расчеты относительно его знакомых, и обнаружили, что многие в то время были вовсе не малышками, а находились в юношеском или зрелом возрасте. И это привело к новым пересудам, новым обвинениям.
Правильно говорят, что каждый понимает все в меру своей испорченности. И не понять циникам и ханжам что подобное общение было для Кэрролла просто необходимо словно воздух, одним из главных моментов в жизни. Причем, с годами возраст тех, к кому он привязывался, менялся.
Доктор старел, child-friends – взрослели. «Одна из главных радостей моей — на удивление счастливой — жизни проистекает из привязанности моих маленьких друзей. Двадцать или тридцать лет тому назад я бы сказал, что десять — идеальный возраст; теперь же возраст двадцати — двадцати пяти лет кажется мне предпочтительней. Некоторым из моих дорогих девочек тридцать и более: я думаю, что пожилой человек шестидесяти двух лет имеет право все еще считать их детьми».
Нечто аналогичное можно увидеть в письме к двадцатичетырехлетней Гертруде Четуэй, которую Кэрролл в 1890 году приглашал в гости в Истбурн. «Во-первых, если я доживу до следующего января, мне исполнится пятьдесят девять лет. Если бы подобную вещь предложил мужчина тридцати или даже сорока лет от роду, это было бы совсем другое дело. Тогда бы об этом и речи идти не могло. Мне самому подобная мысль пришла в голову лишь пять лет назад. Только накопив действительно немало лет, рискнул я пригласить в гости десятилетнюю девочку, которую отпустили без малейших возражений. На следующий год у меня неделю провела двенадцатилетняя гостья. А еще через год я позвал девочку четырнадцати лет, на этот раз ожидая отказа под тем предлогом, что она уже слишком взрослая. К моему удивлению и радости, ее матушка согласилась. После этого я дерзко пригласил ее сестру, которой уже исполнилось восемнадцать. И она приехала! Потом у меня побывала еще одна восемнадцатилетняя приятельница, и теперь я совсем не обращаю внимания на возраст».
За всю свою жизнь Доджсон лишь раз выезжал за пределы Англии. Это было летом 1867 года, когда он вместе со Лидделлом отправился в Россию - весьма необычное по тем временам путешествие. Посетив по дороге Кале, Брюссель, Потсдам, Данциг, Кенигсберг, он провел там месяц, а на обратном пути посетил Вильно, Варшаву, Эмс, Париж.
Свои впечатления о Москве с ее «коническими башнями, выступающими друг из друга, наподобие раскрытого телескопа», церквях с огромными позолоченными куполами, в которых «словно в зеркале отражается перевернутый город», «городе гигантов» Петербурге, нижегородской ярмарке он кратко записал в своем «Русском дневнике».
Больше Кэрролл за пределы Англии не выезжал. А на склоне лет и вовсе редко покидал насиженное место. Лишь иногда бывал в Лондоне, где продолжал также внимательно следить за театральными постановками; каникулы же обычно проводил в Гилфорде, у сестер. Там он и умер 14 января 1898 года.
Похоронен на местном кладбище, где над его могилой стоит простой белый крест. А на родине Кэрролла, в деревенской церкви Дэрсбери, в память об этом человеке сделан необычный витраж. Когда не слишком щедрое в этих краях солнце заглядывает через цветное окно, оно освещает Додо, стоящего рядом с Алисой, Белого Кролика, Болванщика, Мартовского Зайца, Чеширскго Кота и других персонажей книги.
2013 "Шарм" Фотографии с сайтов