Несмотря на то, что иудаизм не занимается миссионерством, история сохранила немало случаев перехода людей из других религий в еврейство.
Первой была моавитянка Рут, прабабка царя Давида, что после смерти мужа, последовала за своей свекровью в Вифлеем. Так же поступила и другая библейская женщина Сепфора, ставшая женой Моисея. Если же, перешагнув через столетия, оказаться в XIX – XX веках, то можно увидеть интересную тенденцию, когда ряд актрис театра и кино принимали гиюр, выходя замуж за евреев. Среди них такие американские звезды как Ада Менкен, Мерилин Монро, Элизабет Тейлор, Норма Ширер, Кэрол Бекер…
Та, о которой пойдет речь, — представляет собой несколько иной вариант, ибо официально в иудаизм никогда не переходила. Несмотря на то, что сменила имя и полностью «растворилась» в еврействе, по собственному признанию, оказалась в межрелигиозном пространстве: двоичность литературного языка, двоичность вероисповеданий. Не случайно же она писала так:
В субботний час мне свеч не зажигать;
В час сумерек задумчивый и ясный
Приход царицы тихой и прекрасной
Мне радостной молитвой не встречать.
А в другом стихотворении находим следующие строки:
Я не пойду под колокольный звон
Стоять в просторе темной церкви».
Впрочем, как говорится, давайте обо всем по порядку. С того момента, когда в 1888 году в семье русского мещанина Ивана Жиркова, женатого на обрусевшей ирландке (ее предки оказались в России во время наполеоновской кампании), родилась девочка, получившая при крещении имя Елизавета.
До трех лет она жила с родителями в Спасске, близ Рязани, а затем, после смерти матери воспитывалась у тетки в Москве. Та, будучи человеком образованным, зарабатывавшим на хлеб преподаванием музыки, обучила племянницу английскому языку, познакомила с мировыми культурными ценностями, привила любовь к музыке.
Что касается отца девочки, по некоторым данным православного священника, по другим — сельского учителя, а затем книготорговца, издателя популярной «народной» литературы, то он в воспитании дочери особого участия не принимал, на формирование личности никакого влияния не оказывал.
Начальное образование Лиза получила в женской гимназии, потом училась на фребелевских курсах, готовящих учительниц и воспитательниц детских садов. По собственному признанию, писать стала в подростковом возрасте. Это были лирические стихи и переводы с английского.
И кто знает, как сложилась бы жизнь этой девочки, не подружись она в гимназии с одноклассницей-еврейкой, чье имя никогда не упоминала. Часто бывая в ее доме, Лиза с интересом наблюдала за непривычной обстановкой, иным образом жизни, обычаями и культурой народа, вызывавшего немало противоречивых мнений. Но ей, словно ведомой какой-то силой, здесь все нравилось, все было интересно.
Однажды Жирковой в руки попала газета на идиш с непонятными буквами-закорючками, абсолютно непохожими ни на латинские, ни на кириллицу. Чтобы удовлетворить свое любопытство, узнать, о чем там написано, стала учить новый язык, слова которого в значительной степени походили на знакомые ей немецкие. Что касается букв, то на помощь пришел учебник ивритской грамматики на немецком, взятый у своего брата Л. Жиркова, филолога, специалиста по восточным языкам иранской группы.
Немного усилий – и она стала читать не только газеты, но книги, в которых порой попадались малопонятные ивритские слова, очаровывающие таинством древности.
Желание познакомиться с еще одним языком, «языком евреев» привело Лизу в 1913 году на специальный курс в Общество любителей иврита, где она прозанималась два года.
Прекрасно овладев им, стала переводить на русский рассказы Гершона Шофмана и Иосифа Хаима Бренера ((1917 -1918 гг.). Надо сказать, что за год до этого увидел свет сборник «В еврейской стране» — перевод с иврита стихотворений Шмуэля Якова Инбера, племянника Нафтали Инбера, автора слов израильского гимна. Впрочем, уже до этого у нее имелся опыт перевода с идиш прозы Цви Нумберга, стихов «У рек вавилонских» Иегуды Халеви в переложении Х. Н. Бялика, что были опубликованы в журнале «Еврейская жизнь».
Но мы забежали вперед, пропустив лихие годы Первой Мировой войны, когда девушка, проникнувшись «еврейской национальной идеей», вернулась в родные места, помогала в Рязани еврейским беженцам в рамках специально организованного комитета.
Там она познакомилась с М. Невязским, молодым человеком, прибывшим из Палестины, выпускником гимназии «Герцлия», от которого она узнала немало интересного о далекой заморской стране.
Еще сильнее ощутив внутреннюю необычную связь с этим народом, стала мечтать о Земле Обетованной. Тогда она и не предполагала, что через некоторое время ей доведется приехать в Эрец Исраэль. Что, встретив ее ласковой матерью, эта земля обернется злой мачехой.
Взяли сердце мое и закинули вдаль,
Подружили с чужою печалью,
И источит мне сердце чужая печаль –
Только даль всё останется далью.
Формированию ее взглядов способствовала и дружба с Семеном (Шимоном) Быховским, вместе с ней занимавшийся на курсах иврита. Семен Львович, литературный критик и издатель, был убежденным пропагандистом еврейских ценностей, а потому всячески способствовал распространению в России журнала «Ха-Меорер» («Пробуждающий»), издававшегося в Лондоне его другом Иосифом Хаимом Бреннером.
А еще Быховский замыслил издать серию «Нисьонот» («Опыты»), куда входили бы переведенные на иврит шедевры мировой литературы. Впрочем, его опыт не удался. После сборника, включавшего три рассказа Чехова, дело не пошло.
К слову, то, что не сумел сделать Быховский, осуществил, уже после Первой мировой войны, коммерсант Авраам Йосеф Штыбель. И именно на страницах издаваемого им альманаха «Ха-ткуфа» («Эпоха») осенью 1921 были опубликованы стихи Елизаветы на иврите.
Самые же первые ее публикации имели место в 1918- 1919 г.г. Издательство «Гацида», которым руководил Быховский, выпустило два поэтических сборника: «Тайные песни» и «Минуты». На обложке стояло никому не знакомое имя Э. Лишева. Это в нее превратилась Жиркова, взявшая себе псевдонимом танахическое имя Элишева. То, которое носила жена праотца Аарона, которое переводится с иврита как «Моим Богом клянусь». Почему было выбрано именно оно? Вероятней всего, по самой тривиальной причине. Просто оно более других соответствовало ее родному имени Елизавета.
В этих, единственных на русском языке книгах, уже чувствовалось трепетное отношение к еврейству, к культуре и обычаям народа, вошедшего в ее душу. Недаром петроградская « Хроника еврейской жизни» писала: «Эта маленькая книжка привлекает внимание своим необычным содержанием. «Тайные песни» – это песни о далеком Сионе, и поет их – с несомненной искренностью – поэт нееврейской национальности … принеся в дар любимому народу тайные песни своей души, наш автор вправе был взять эпиграфом к своей книжке слова из книги Руфи: «Народ твой – мой народ, и Бог твой – мой Бог».
Короткие мелодические стихотворения, напоминающие, как сказал один из критиков, «картину, написанную крупными мазками», в которых чувствовалось влияние российских поэтических направлений футуризма и акмеизма, появившихся в начале ХХ века, легко ложились на музыку, а потому впоследствии многие из них превратились в популярные песни.
В 1920-м году, во время ее работы на должности секретаря у историка М.Н. Покровского, бывшего заместителем наркома просвещения, Элишева написала первое стихотворение на иврите. И с того момента в поэтическом творчестве больше никогда не возвращалась к русскому.
Что касается публикаций, то первые из них появились год спустя в варшавском журнале «Ха-Ткуфа» («Период»). По словам критиков, ее лирика подкупала «простотой, лиричностью и камерностью», была интересна «сефардской фонетической нормой иврита». Особую ауру вокруг поэтессы создавало ее происхождение, рассказ о котором непременно сопровождал публикации.
В то же время в ее жизни произошло еще одно важнейшее событие. Она вышла замуж, уступив, наконец, ухаживаниям Быховского, который с момента знакомства не скрывал своих чувств, неоднократно предлагал девушке руку и сердце, ибо был покорен неброской красотой, задумчивой мечтательностью, некой отстраненностью от окружающего мира. Несмотря на то, что дело было в 20-х годах ХХ столетия, для него такой поступок был решительным шагом. Ведь даже в прогрессивных сионистских кругах смешанные браки не очень-то жаловались.
Что касается нее, то здесь дело обстояло иначе. Как объясняла сама Элишева впоследствии, она испытывала к мужу лишь чувства дружбы и благодарности за поддержку. А самое главное, видела в Семене образец сиониста. Поэтому считала, что связав свою судьбу с ним, сумеет способствовать национальному еврейскому возрождению, представлявшемуся ее романтической натуре в ореоле древних легенд на современном уровне.
Как ни странно это звучит, но за всю свою жизнь она по-настоящему никогда никого не любила. Многократно влюблялась. Но ее влюбленности были эфемерные, платонические, ирреальные. Они не требовали материального воплощения, а были необходимы для игры воображения, подпитки души и… творчества.
Короче говоря, они поженились, оформив отношения в ЗАГСе. Естественно, ни о хупе, ни о венчании не могло быть и речи. Вероятно, это их не смущало. Хотя в стихах Элишевы грустью звучат такие строки:
И тот, кому душа принадлежит,
Избранник мой пред Богом и пред светом,
Моей руки с торжественным обетом
Серебряным кольцом не освятит …
Поменяй она сознательно вероисповедание, может быть, исчезло бы раздвоение, имевшее место в душе. Она смогла бы полностью отождествлять себя с моавитянкой Рут, образ которой ей был особенно дорог. Не зря же «Тайные песни» открывались стихотворением, где эпиграфом были слова: «Народ твой – мой народ, и Бог твой – мой Бог», а самое поэтессу впоследствии нередко будут называть Рут с берегов Волги.
В 1924 году, когда молодая семья жила на Покровке, у них родилась дочь Мирьям. Казалось бы, вот оно семейное счастье. Но Элишева не готова была стать матерью. Она с трудом выполняла необходимые обязанности по отношению ребенку, мучительно переносила бытовые проблемы. Ведь все это никак не вписывалось в ее грезы, отнимало массу времени, отбирая его у творчества. И неудивительно, что в ее рассказах, в значительной степени автобиографичных, правда, написанных несколько позже, все героини – женщины-мечтательницы, витающие в облаках, но, в силу обстоятельств, им приходится или бороться с реальностью, или вынужденно идти, скрепя сердце, на компромисс.
Хорошо, что в сложной финансово-экономической обстановке, оказывающей немалое влияние на моральную сторону бытия, «семейная лодка» не «разбилась о быт». Выходом из создавшейся ситуации стала репатриация. И зимой 1925 года Быховские оказались в Палестине.
Они поселились в Тель-Авиве, недалеко от гимназии «Герцлия». И началась жизнь, о которой можно было лишь мечтать. Элишеву приняли как героиню. Интеллектуальная элита буквально носила ее на руках. О появлении феноменальной личности писали местные газеты «Ха- Арец» и «Доар-ха-Йом».
В один из дней актовый зал школы «Лемель» в Иерусалиме ломился от всех, желающих встретиться с героиней сезона. Вечер, посвященный ей, открыл доктор Йосеф Клаузнер, представивший Элишеву «едва ли не единственной ивритской поэтессой», похвалил ее «настоящий иврит», лестно отозвался о лирических стихах. Короче говоря, рассыпал в адрес выступавшей массу комплементов. За ним авторские вечера следовали один за другим, проходя на «ура».
Элишева была неотразима, покоряя всех острым умом, искрящимися глазами, тонким юмором. Параллельно с выступлениями выходили сборники ее стихов, моментально расходившиеся по рукам. Те, что были некогда написаны на русском, переводились на иврит. И нельзя отрицать, что ее популярность в значительной степени обуславливалась ее национальностью, тем фактом, что не еврейка призывала евреев собраться в Земле Обетованной.
В то же время ее эфемерность, оторванность от реальности, вызывала недовольство молодых поэтов группы «Ктувим», во главе которой стоял Авраам Шленский. Она, словно нарочно, усугубляла конфликт между молодежью и поэтами старшего поколения, входившими в группу «Маазнаим» («Весы»), руководимую Х.-Н. Бяликом, куда влилась по приезде. И это противостояние продолжалось целых семь лет.
Элишева плодотворно работала. Из-под ее пера выходили не только стихи, но и проза, и эссе, и литературная критика. И критиком, как отмечают сегодняшние исследователи ее творчества, она была блестящим. Печаталась как в Палестине, так и за рубежом. Ее перо приобрело отточенность. Картины русской природы и еврейско-российского быта, имевшие место в первых стихотворениях, написанных в Москве, наполненные сомнениями женщины, стоящей на распутье, сменились отображением экзотической, непривычной для северянки природы, новыми веяниями, новым бытием.
Простые по форме, незамысловатые по содержанию, мелодичные стихи вызывали у людей такой восторг, что их многократно перекладывали на музыку, переводя с иврита на идиш, русский, английский, польский, итальянский, немецкий. Это имело место в разных странах. Везде, где издавались еврейские книги и газеты.
А вот ее супруг реализовать себя не смог. Пышная пальма, ставшая символом созданного им издательства «Томер», плодов не давала. Заказов со стороны не поступало. Небольшие же поэтические сборники «Стаканчик» и «Бусы» Элишевы, ее рассказы и повесть «Переулки» (не секрет, что агентство было открыто исключительно ради супруги), в коммерческом плане были каплей в море.
Как известно, в мире ничего нет стабильного. Через некоторое время мода на Элишеву прошла, еще раз подтвердив знаменитое изречение, выгравированное на кольце царя Соломона. Росли долги, отношения между супругами и в прошлом не очень гладкие, становились все сложнее.
Статьей дохода стали зарубежные поездки с творческими вечерами, организованные для жены Семеном, задействовавшим прежние связи. Польша, Литва, Латвия, Эстония, Франция …
Они проходили по следующей программе. Сначала кто-то из местных литературных деятелей представлял зрителям поэтессу. Затем выходила она, смотрящаяся исключительно эффектно в белых одеждах на фоне темного занавеса, и читала стихи на иврите. Затем кто-то читал их на языке страны, в которой шло выступление. После этого следовало музыкальное отделение с исполнением романсов на ее стихи. Заключала вечер сама Элишева.
Во время таких поездок ее, как правило, сопровождал муж, а дочка оставалась дома на попечение няни. Ее брали с собой лишь тогда, когда поездка выпадала на школьные каникулы. И случилось так, что Мирьям оказалась с родителями в тот роковой момент, когда во время поездки в Кишинёв в 1932 году Семен скоропостижно умер от сердечного приступа. Вероятно, он слишком сильно пережил то, что еврейские активисты не сумели собрать публику на выступление Элишевы.
Похоронив мужа, вдова с восьмилетней девочкой вернулась в Тель-Авив, где ее приняли совсем не так радушно как в первый приезд. Восторги по поводу ее творчества и личности давно утихли, равно как и бум вокруг ее произведений. А рядом не было того, кто все время подставлял плечо, помогал решать все проблемы.
Ей показалось, что мир рухнул. Только теперь женщина поняла, что для нее значил избранник, который все свое существование подчинил ей.
Раздавленная свалившимися на ее голову проблемами, главными из которых были долги издательства, Элишева растерялась. Из прекрасной квартиры в центре они с дочкой вынуждены были перебраться в жалкую лачугу на окраине города.
Совершенная неприспособленность к жизни, плюс неуживчивый характер, плюс неуместная в данной ситуации гордыня, не давали ей возможности найти себе приличную работу.
Не сумев удержаться в библиотеке Шаар Циона, куда мечтала попасть для того, чтобы находиться поблизости с книгами, редко зарабатывала переводами с английского на иврит. Пришлось пойти на то, чтобы стирать белье зажиточным людям.
В какой-то степени спас положение Бялик, выхлопотавший ей стипендию от одного из еврейских фондов в Нью-Йорке. 15 долларов в месяц стали небольшой, но постоянной поддержкой.
В такой ситуации, при соответствующем душевном настрое, о творчестве пришлось забыть. Писала мало. А то, что писала, не публиковала. И не потому, что не хотела. Это ее не хотели публиковать.На просьбы выпустить сборник новых стихов все лица, к которым она обращалась, ответа не давали.
О ней ненадолго вспомнили в 1939 году. Союз писателей устроил юбилейный вечер в связи с 50-летием поэтессы, а Я. Фихман по этому поводу написал небольшую заметку в одном из журналов. И снова забвение.
Ее дочка тем временем росла. Отлично окончила «Герцлию». Во время войны записалась добровольцем во вспомогательную женскую часть британской армии. В Египте познакомилась с британским солдатом. Вышла за него замуж, уехала в Англию. Мать осталась одна. Старела. Болела. Жила всеми забытая, экономя на еде и одежде для того, чтобы выкроить несколько монеток на посещение кинотеатра, в котором шли любимые ею английские фильмы.
Вновь вспомнили об Элишеве в 1946 году. Те из немногих, что остались ей преданными людьми, издали сборник стихотворений, куда вошло написанное в 1922-1928 г.г. И снова был вечер, и чтение ее произведений…
Но куда делся искрящийся задор, легкость, с которой ей удавалось покорять всех? На сцене стояла измученная, несчастная женщина, старающаяся держаться очень мужественно. И на это было довольно грустно смотреть.
Прошло три года, мало чем отличавшихся от предыдущих. Она намеревалась ехать в Англию к дочери. Но чувствовала себя все хуже и хуже. И не догадывалась о том, что поражена смертельной болезнью. Думала что у нее воспаление суставов. А потому друзья помогли ей поехать на лечение в Хамат-Тверия.
Горячие источники сыграли роковую роль. Состояние Элишевы ухудшилось настолько, что ее пришлось срочно поместить в больницу Швейцера около Тверии.
Чувствуя близкий конец, она захотела обратиться к тому Богу, которого оставила в юности. Просила сиделок говорить с ней исключительно по-русски, считая, что с этим языком должна уйти в мир иной. А когда 27 марта 1949 года умерла, то из-за ее национальности возникли проблемы с погребением.
Лишь вмешательство председателя Ассоциации израильских писателей добилось того, чтобы поэтессу похоронили рядом с Кинеретом, недалеко от Рахели.
2005