Гуляя по тель-авивскому району Неве-Цедек, ты непременно окажешься около дома-музея известного художника Нахума Гутмана, стоящего на улице Роках. Он, как и другие строения в этом районе, имеет свою богатую историю.
В какой-то период дом принадлежал некой семье Шульман, сдававшей часть жилой площади в аренду. А их съемщиками были известные литераторы: Йосеф Хаим Бреннер, эссеист и критик, романист и поэт, переводчик произведений русской и мировой литературы, зверски убитый во время еврейского погрома 2 мая 1921 года, и семейная пара — Йосиф Аронович с – Дворой Барон.
Люди интересные, необычные. Особенно Двора Барон, первая ивритская писательница – новеллистка, о которой и пойдет речь.
Чтобы рассказ был полным и последовательным, мысленно перенесемся в небольшое белорусское местечко Узда минской губернии, где 4 декабря 1887 года в семье местного раввина родился третий ребенок. Всего же в семье было пятеро детей: Хая-Ривка, Вениамин, Двора, Анна и Ципора.
Более других героиня нашего повествования любила (нет, просто обожала) старшего брата, ставшего ее кумиром. Вероятно, потому, что уних был одинаковый склад ума. Ведь Двора обладала совсем неженскими чертами характера и особым мышлением, что было замечено отцом, который отнесся к способностям дочери с должным вниманием. Он позволил девочке присутствовать на уроках, где он преподавал тору, гмару и талмуд, тайны которых считались доступным лишь мальчикам.
Что из того, что сидеть ей приходилось не рядом с остальными учениками, а за загородкой? Это ничуть не уменьшало значимость услышанного. Свои знания девочка пополняла самообразованием, пользуясь солидной отцовской библиотекой.
А все потому, что и сам рабби Барон был человеком неординарным. По ночам, когда все спали, садился к столу и читал при свете мерцающей лампы светские романы.
Как известно, духовное лицо в еврейском местечке – фигура солидная. А потому в его дом всегда приходили люди со своими проблемами, просили совета и помощи. И Двора, волей-неволей, становилась свидетельницей самых разных событий.
Людские откровения, не всегда понятные, не всегда приятные, чаще всего, грустно-щемящие, оставили в душе девочки столь глубокий след, что спустя годы, вспоминая легли в основу ее рассказов.
Особенно бередили ее душу трагические судьбы женщин. Отвергнутые мужьями, они безжалостно выбрасывались не только из жизни супруга и из его дома, но и из общества. И примером тому может стать рассказ «Развод», который критики относят к редкому жанру документально-психологической прозы.
Жизнь женщины, потерявшей определенный статус, столь горька и печальна, что у автора невольно вырываются следующие слова, которыми она заканчивает она свое повествование: «Хотите отрубить человеку голову, по крайней мере, секите одним махом»!
Несомненно, надо сказать спасибо родителям, сумевшим не только не загубить талант своего чада, но и дать ему развиться.
Свою лепту внес и брат, учившийся в Минске на медицинском факультете университета. Он взял на себя опеку над 15-летней девушкой, приехавшей к нему и поступившей в светскую гимназию. Сначала Двора хотела было пойти по стопам брата. Но жажда творчества взяла свое.
Окончив обучение, она стала зарабатывать на жизнь преподаванием частным образом. Жила в Минске и Ковно в домах своих учеников. Согласитесь, положение не совсем обычное для девушки «из приличной еврейской семьи». И … продолжала писать. Поначалу короткие рассказы.
Первые публикации на иврите относятся к 1902 году, когда ей было всего пятнадцать, а на идиш — к 1904 году.
Перед читателем вставали яркие картины жизни местечка с его буднями и праздниками, такими значимыми событиями как свадьбы, разводы, рождение детей и похороны, с неизменными проблемами людей, которыми владели такие чувства как любовь и ненависть, радость и отчаяние.
Они интересны тем, что в современной для того времени форме письма рассказывали о проблемах, столь же старых как и общество, с неимевшей до нее места в литературе, женской позиции.
И кажется странным, что разрушая традиционный взгляд на нерушимость брака, на красивую сказку о свадьбе как прологе долгой и счастливой жизни, на подробности интимных отношений; на то, что происходит за закрытыми дверьми, пишет не зрелая матрона, а девушка, недавно покинувшая родительский дом и взявшая на себя смелость рассуждать свободно и раскованно.
Так, в рассказе «Zug mitkotet», название которого можно перевести как «Парализованная пара», она рассматривает внутренний конфликт женщины, связанный с ее положением в еврейском обществе того периода.
Вместе с героиней Соней автор пытается понять, чего не хватает ее мужу Якобу. «Любой другой был бы полностью удовлетворен. Ведь то, что он не хватает? Хороший дом, красивая мебель, пол всегда «блестящий», — говорит женщина.
Так что же заставляет его вести себя как животное, без конца попирая ее достоинство, унижая и избивая только потому, что содержит ее. Он — хозяин, он — спаситель, которому родители передали после свадьбы девушку, словно неодушевленный предмет, фактически отказавшись от нее. А несчастная вынуждена продавать свой внутренний мир за финансовую поддержку и социальный статус.
А что происходит после того, как героиня рассказа, доведенная до отчаяния грубостью мужа, теряет терпение и в приступе ярости, начинает отвечать ему, хватать с обеденного стола посуду и бросать ее в ненавистного человека?
Ее поведение воспринимается как элементарный бытовой конфликт, который комментируют сидящие на лавочке около дома две пожилые женщины: «Милые бранятся, только тешатся». Трудно поверить, что эта вещь была написана в 1905 году, когда писательнице было всего восемнадцать лет.
В том же ключе сделан и рассказ «Три сестры», не случайно повторивший название вышедшей незадолго до этого известной пьесы Чехова.
Дворе захотелось в определенной степени перенести российскую ситуацию в еврейскую среду. Показать, как внутренний мир женщин, разочарованных неудовлетворенных жизнью и бесплодным несчастливым замужеством, одинаков для всех сословий и национальностей.
Интересен следующий факт. Исаия Бершадский, редактор литературного раздела издания «Ха-Змaн», ознакомившись с рукописью, был просто потрясен. Он, никогда не видевший Барон и не имевший представления о ее возрасте, поначалу не поверил, что это принадлежит перу не женщины, познавшей все стороны жизни, в том числе и сексуальной, а целомудренной девушке, о чем ему поведал Моше Бен-Элиэзер, считавшийся в ту пору женихом Барон.
«Нет, такое не могла написать невинная девушка», — сказал Бершадский. Оскорбленный Моше резко возразил. А в ответ услышал следующие слова, произнесенные с ухмылкой: «Это знак того, что вы ничего не знаете о женщинах».
Обида Бен-Элиэзера была вполне искренней, ведь он прекрасно знал ту, о ком шла речь. И примером тому недавно преданная гласности история, имевшая место в стародавние времена в Минске. Она такова.
В последний год обучения в гимназии Двора познакомилась с юношей из известной еврейской прибалтийской семьи, уроженцем Вильно. Между молодыми людьми завязались романтические отношения. Пять лет они тайком встречались, писали друг другу пылкие письма. Но … при огромной душевной близости, Двора почему-то была категорически против каких-либо физических контактов. Юноше не позволялось даже взять девушку под руку. Этим юношей, как вы поняли, и был Моше Бен-Элиэзер.
Однажды Двора пригласила Моше на ужин к себе домой, где тот произвел благоприятное впечатление на присутствовавших родителей избранницы. По окончании вечера Двора вышла проводить жениха. Они постояли немного под луной, поболтали, обмениваясь впечатлениями. Неожиданно для себя самой, Двора разрешила юноше поцеловать себя, подставив щеку. Однако тот постеснялся и галантно поцеловал руку.
Почему это было воспринято отрицательно? Почему через несколько дней она попросила вернуть все письма? Это осталось загадкой для влюбленного юноши. Стал он выяснять, почему это произошло, или нет – неизвестно. Известно лишь то, что они встретились, обменялись корреспонденцией. На отношениях была поставлена точка.
Свою тайну Двора унесла в могилу, несмотря на то, что незадолго до смерти опубликовала письма Бен-Элиэзера, сделав историю их отношений достоянием общественности. Зачем? Почему? И на эти вопросы нет ответа.
Кто знает, была ли она так же безгрешна в своих мыслях, как и в действиях? Известны эпизоды из ее жизни в Литве, когда молодая, красивая, харизматичная Двора приглашала к себе домой обожавших ее воспитанников из сионистского движения и, полулежа в кровати, читала им свои рассказы.
Когда, уже после смерти писательницы, ею заинтересовались психологи, то объясняли такое поведение не экстравагантностью, а подсознательной слабостью и душевной травмой, желанием быть услышанной. Ей хотелось самоутвердиться, сделать так, чтобы к ней относились с одной стороне как к королеве (отсюда и возвышенность – кровать), с другой – как к больной, угнетенной горем, а потому требующей сочувствия. Ведь в 1908 году ее постигла серьезная потеря: умер отец.
Зная об ее необыкновенной душевной близости с ним, друзья, опасаясь за здоровье Дворы, старались всячески поддержать ее. Доказательством тому письмо Бен Циона Каца, редактора журнала «Time», в котором он писал: «Я понимаю, как Вам горько и тяжело. Но вы должны преодолеть боль и обрести душевный покой. Очень надеюсь, что эти катастрофические события не повлияют на Ваше здоровье».
Прошло два года. В местечке, где родилась Барон, произошел погром. Узнав об этом, она сильно переживала. Ведь пострадали ее родные и знакомые люди. Вполне возможно, это сыграло не последнюю роль в том, что в том же году, в возрасте 23 лет, она репатриировалась в Израиль.
Сразу же заявила о себе. Благодаря знанию языков вскоре нашла себе работу в сионистско-социалистическом журнале «Ха-Поэль Ха-Цаир» («Молодой рабочий»), куда ее приняли на должность литературного редактора.
В свободное время она с удовольствием переводила на иврит классические произведения с европейских языков. А кроме того, ее, одну из первых женщин, пишущих на иврите, с удовольствием печатали многие издания.
В частности «Ха-Мелиц» («Защитник») и «Ха-Шилоах» («Послание»), издаваемого Ахад-Ха-Амом. Некоторые рассказы подписывала просто пророческим именем Дебора, намекая на свою связь с героиней библейской книги Судей, ставшей вдохновительницей и руководительницей войны против ханаанского царя Явина.
Через год после приезда в Израиль, она вышла замуж за главного редактора издания, в котором работала, известного активиста, лидера рабочего сионистского движения, который к тому же был известным писателем и журналистом – Иосифа Ароновича.
Для тех, кто хорошо их знал, этот брак был странен и непонятен, ибо найти столь различных между собой людей было трудно. Она — живая и непоседливая; он — угрюмый, по ее же словам, «окутанный постоянной грустью».
Биографы Дворы считают, что любви между ними не было. Было взаимное уважение двух талантливых людей, восхищение способностями лидера и ораторским даром партнера.
Через некоторое время молодая супруга поняла, что беременна. Это открытие повергло ее в ужас. Плохое самочувствие усугублялось страхами и дурными предчувствиями. Но когда 24 января 1914 года родилась девочка, которую Двора назвала именем младшей, рано умершей сестры Ципоры, все вроде бы встало на свои места. Она успокоилась, стала привыкать к роли матери. Не желая поручать заботу о ребенке посторонним, приносила дочь на работу в редакцию. Надо отдать должное Ароновичу, который во всем помогал, взяв на себя домашние заботы.
Размеренная жизнь закончилась с началом Первой мировой войны, когда во всей Оттоманской империи объявили чрезвычайное положение. Это коснулось и еврейского ишува, который обложили тяжелым военным налогом. Отбиралось все, что видели глаза правителей. В основном, сельскохозяйственное имущество и скот. С апельсиновых рощ вывозились металлические трубы, моторы, заборы.
У поселенцев сердца обливались кровью, когда они видели, эвкалиптовые деревья, что сажались с целью осушения болот и символизировали новую жизнь, сгорали в топках паровозных котлов.
Положение усугублялось тем, что Босфор и Дарданеллы закрылись для иностранных судов, поставлявших евреям европейскую помощь. Прервалась связь с внешним миром, прекратилось поступление денежных вливаний. Разразился тяжелейший экономический кризис, повлекший безработицу.
Турки закрыли все газеты на иврите. Кроме «Ха-Херут» («Свобода»), совершенно не соответствовавшей своему названию, ибо с ее страниц шли призывы к уничтожению сионистской деятельности. Начался принудительный призыв в турецкую армию жителей ишува, у которых отбиралось личное оружие служившее защитой от нападений арабов. А еще появился указ об изгнании из Палестины еврейских лидеров и депортации иностранцев, не желавших принимать турецкое подданство.
Несмотря на то, что Аранович считался турецким гражданином, он тоже страдал от преследований и обвинений в несоблюдении закона о цензуре. Даже был арестован и перевезен в Иерусалим, оттуда его хотели отправить в Дамаск. Депортация в Сирию однозначно грозила насилием и смертью, а потому доктор Рупин, пользовавший у турков уважением, добился того, что Иосиф, наряду с иностранными поданными, по указу Джамаль-паши, в 1915 году оказался в Египте вместе со своей семьей.
Все это не прошло бесследно для Дворы, которая сильно переживала. Напуганная неизвестностью, очень нервничала. Похудела, побледнела, страдала бессонницей и потерей аппетита. Страшилась оставаться дома одна. В такие моменты ее обуревал сильнейший страх, в душу поселялся ужас.
Тем не менее, их быт в Александрии постепенно налаживался. Все было не так уж плохо. Недорогая квартира, доступная и дешевая еда… Того, что зарабатывал Аронович частными уроками, вполне хватало на жизнь. Когда же он начал преподавать в гимназии «Герцлия», отделение которой организовал в Александрии доктор Хаим Буграшов, то они и вовсе стали жить безбедно.
Огорчало лишь то, что Двора никак не могла восстановиться. Домашняя работа и уход за маленькой дочерью были для нее непосильны. Душевному смятению способствовало одиночество. Ведь ей часто приходилось оставаться одной, потому что муж вел большую общественную деятельность (работал в организации собирающей деньги для помощи и поддержки беженцев, участвовал в каирских переговорах, касающихся судьбы беженцев) и надолго исчезал из дому.
Вернуться в Палестину они смогли лишь в 1919 году, после окончания Первой мировой войны и установления британского мандата. Проработав до 1922 года в журнале «Ха-Поэль Ха-Цаир», оба супруга неожиданно для всех уволились, и каждый пошел своим путем.
Аронович стал директором созданного Гистадрутом банка «Апоалим». Однако продолжал писать и регулярно публиковаться. В последние два года своей жизни был председателем Союза ивритских писателей Израиля.
Продолжала писать и Двора. В 1927 году, отмечая четверть века со дня первой публикации, вышла ее книга «Вначале», в которой она вновь и вновь пыталась анализировать отношения между мужчиной и женщиной.
В то время, в отличие от мужа, продолжавшего вести активную жизнь, она окончательно отреклась от внешней среды. В 35 лет мир для нее сузился до окна небольшой квартирки на улице Олифант. Она мысленно вернулась в то время, когда жила в белорусском местечке и Литве. Туда, где прошли ее счастливые годы, где остались родные и близкие люди, некоторых из которых уже не было в живых. Кроме отца она потеряла горячо любимого брата, что работал врачом в России и умер, заразившись тифом, во время войны. Впрочем, для нее была потеряна вся семья.
Многие литературные критики пытались понять личность Дворы Барон, разгадать специфику ее сложного характера, считая, что это сродни решению сложного кроссворда. Пробовали каким-то образом объяснить метаморфозы произошедшие с ней. Пытаясь разгадать тайну женщины через ее творчество, анализируя поступки героинь ее рассказов, ища связь между биографией автора и ее произведениями. Но оказывались в тупике.
Лишь сегодня, когда наука шагнула далеко вперед, и психология может дать ответы на многие вопросы, скрытые прежде, становится ясно, что у Дворы была клиническая депрессия. На ее базе развилось помешательство на почве неспособности разорвать пуповину с прошлой жизнью, полной впечатлений и переживаний. Там, за чертой, остались близкие ей люди, природа и вкус еды родного дома.
На деле оказалось, что она не приняла новую действительность, не вписалась в новую жизнь. Отсюда – душевное одиночество, нежелание осознать реалии. Как результат — обособленность, собственноручное «заключение в скорлупу», называемую домом, ставшим нейтральной территорией между «там» и «здесь».
Она жаловалась на физическую слабость, на плохое самочувствие. Только ни один из посещавших ее врачей не смог диагностировать болезнь и, соответственно, назначить лечение. Эскулапы не понимали, что ее состояние обуславливается не физическими недугами, а сложной душевной болезнью. Она же не желала помогать докторам, не открывалась, не верила никому. Да и вообще относилась к медицине с крайним презрением.
Двора считала, что сама может справиться со своим недугом. Надо лишь следовать определенным принципам питания. И стала придерживаться строгой вегетарианской диеты, на которую посадила и дочь. Вполне возможно, что это шло впрок девочке, которая, действительно, была серьезно больна. Она ведь с ранних лет та страдала эпилепсией, тщательно скрывавшейся от всех.
Такой образ жизни окончательно испортил ее отношения с мужем, разрушила семейный очаг. И до сих пор литераторы, анализируя ее творчество, задаются вопросом: « Почему такое произошло? Почему женщина, большая часть произведений которой посвящена вопросам материнства, трепетному отношению ее к своему потомству, щепетильного отношения к семье, защите прав жены в институте брака, поступала так неадекватно?»
Дальше – больше. Наступил момент, когда Барон сузила место своего обитания до кровати, которую практически не покидала. Здесь спала и ела, здесь сочиняла свои рассказы, здесь, возвышаясь, словно королева на троне, принимала редких посетителей, читая им свои новые рассказы. Среди них можно назвать Ашера Броша и Нахума Гутмана.
Она не покинула своего ложа даже тогда, когда 28 марта 1937 года умер Аронович. Не пошла на похороны, ни разу не посетила его могилу. Лишь еще сильнее сузила круг своего общения. Единственным ее другом оставалась дочь, никогда не уделявшая внимание самой себе. посвятившая всю свою жизнь матери. Так они и жили на деньги, что выделял до самой смерти вдовы в виде пенсии банк «Апоалим».
Правда, имелось нечто, занимавшее ее по-прежнему, — творчество. Но теперь в произведениях Дворы активную и смелую молодую женщину сменила другая. Зрелая и пассивная, отвергавшая все, сделанное ранее. Она не хотела повторных публикаций ранних произведений, считая их «мусором, ветошью». В корне изменился подход к работе. Став спокойнее и сдержанней, теперь обуздывала свои эмоции, скрывала страсти и чувства, считая, что это мешает восприятию ее как серьезного автора.
Дело в том, что ей всегда хотелось выйти из рамок, ограничивающих пространство называемой «женским творчеством», дотянуться в мастерстве до коллег-мужчин, работы которых она детально анализировала. После этого брала на вооружение одни стилистические средства, отвергала другие. И добилась желаемого. Согласно мнению критиков «за долгие годы ее вкус, ее искусство претерпели радикальные изменения».
Впрочем, отойти от природы, вероятно, сложно. А потому писательница по-прежнему рассматривала именно социальные вопросы, касавшиеся женщин. Лишь изменился подход к этому вопросу.
Если в прошлом она разглядывала их через призму справедливости, независимости и равноправия, где наружу вырвались скопившаяся горечь, необузданный протест и бунтарство, то в последних работах феминистические темы рассматриваются более тонко. Согласно изысканиям литературного критика Нурит Говриной, у нее произошел переход «от явного к тайному, от личного к коллективному, от грубого упрощения к уточненной сложности».
Вероятно, поэтому Двора решила не трогать египетский пласт жизни, похоронила изначальную идею о романе, отражающем тот период времени. Оберегая свой внутренний мир, она наложила вето на свою личную жизнь. Стала еще более закрытой, осторожной. Ни при каких обстоятельствах не высказывала своего мнения по любым вопросам, не писала статей, не давала интервью, практически не отправляла письма личного характера. Сохранилась лишь сухая переписка с издателями, редакторами, немногочисленными родственниками и дочерью отлучавшейся из дому для лечения и восстановления.
Но в начале 1955 года произошло нечто неожиданное. Двора попросила дочь отнести в издательство сохранившиеся со времен жизни в Минске письма к Моше и издать их небольшим тиражом. Так мир узнал о романтической любви, пронесенной через всю жизнь.
В то время ее бывший возлюбленный тоже жил в Палестине. Но им больше и не суждено было встретиться. У нее была своя жизнь, у него своя, интересным моментом которой стала женитьба сына Моше — Элиэзера на дочери Давида Бен-Гуриона.
Несмотря на все ухудшающееся здоровье, Двору все-таки интересовало творчество. Она сделала интересные переводы на иврит ряда шедевров мировой классики. В частности перевела с французского «Мадам Бовари» Флобера. Продолжала писать стихи и рассказы. В 1933 году была удостоена премии имени Бялика за сборник рассказов «Малость».
Ее популярность набирала обороты, редакторы разных изданий забрасывали писательницу просьбами присылать рассказы. А она все глубже уходила в себя, страдая от анемии из-за употребления в пищу лишь вегетарианских продуктов. Неожиданно заметила, что резко ухудшилось зрение, а потому возникли проблемы с чтением и письмом. Эту функцию, наряду с другими, взвалила на себя Ципора.
Несмотря на сопротивление, Двору принудили сделать операцию по удалению катаракты. А когда она легла в больницу, то врачи пришли в ужас, увидев ее состояние. От выбранного ею пассивного образа жизни прикованного к кровати человека, женщина страдала ослаблением мышц и гипертонией.
После прохождения в мае 1956 года курс лечения, она была выписана домой. Только там пробыла недолго. 13 августа Двору с высокой температурой без сознания вновь привезли в больницу, где через неделю, в возрасте 68 лет она скончалась, оставив круглой сиротой совершенно неприспособленную к самостоятельной жизни дочь.
Использованны фотографии с сайтов
Неве-Цедек — Википедия
The Hermit of Oliphant — Tablet Magazine
Бренер, Йосеф Хаим — Википедия