Не знаю почему, но с годами все чаще и чаще вспоминаются эпизоды из прошлого. Хорошие и плохие, радостные и грустные, счастливые и не очень… Порой незначительная мелочь, нечаянно брошенный на что-то взгляд неожиданно вытаскивают из прошлого картинку, отталкиваясь от которой ты переходишь к другой, от нее – к третьей… И перед глазами оказывается то, что казалось давно забытым, погребенным под бременем прожитых лет.
Вот, например, недавно заложила в стиральную машину белье, насыпала в одно отделение порошок, залила в другое смягчитель, нажала кнопки – и завертелся барабан, перебирая вещи… Казалось бы, что тут особенного? Самая элементарная бытовая операция, повторяющаяся, по крайней мере, пару раз в неделю. И ты уже не представляешь себе, как стирать руками. Впрочем, я лукавлю. Особо нежные вещи до сих пор не доверяю железному механизму. Стираю в тазу специальным моющим средством. Впрочем, такое случается не часто. А ведь раньше…
Нет, конечно, такой сцены, какая изображена на картине Ж.-Б.-С. Шардена «Прачка», что хранится в петербургском Эрмитаже. я не застала. Но воспоминания, уносящие на много-много лет назад, лишь с небольшими изменениями повторяет эту ситуацию.
Прологом этому было «хождение по воду». Мы с мамой направлялись к водоразборной колонке, находившейся на другом конце улицы. Нажатие рукоятки, и тугая струя била в дно ведра, разбрызгивая капли.
Наполнив емкости доверху, шли домой. Мама несла большое ведро, а я маленькое, игрушечное. А потом мы стирали. Она — в корыте взрослые вещи, а я, в маленьком тазике, – кукольные. Наблюдая за тем, что делает мама, повторяла ее движения, двигая кукольные платьица по стиральной доске. Этот несложный, обыденный процесс, назывался постирушкой.
Другое дело Большая стирка, когда надо было привести в порядок постельное белье, скатерти, занавески… Это уже делалось не на террасе (летом) или в комнате (зимой), а во дворе. На кирпичи ставился закопченный снаружи бак, в который наливалась вода, а под ним разводился костер. Натаскать туда воды было делом нелегким, а потому к этому привлекалась местная старуха по имени Ивановна, что подрабатывала этим занятием.
Как сейчас вижу ее старое, в глубоких морщинах лицо с большой бородавкой синего цвета около носа, сгорбленную фигуру, облаченную в бесформенную кофту и юбку до пят, шаркающие по полу ноги в разношенных туфлях, неизменный платок на голове.
О себе она не распространялась, где жила – никто не знал, и каким образом бедняга дошла до жизни такой – не ведал. Тогда я воспринимала ее как естественный элемент той, послевоенной жизни, когда кругом было немало убогих людей, просящих милостыню, а безногие инвалиды, передвигавшиеся на низких платформочках сколоченных из досок, помогая себе деревянными «утюгами», с утра собирались у пивной, стоявшей на углу.
Теперь, по прошествии многих лет, вспоминания об этом отдаются глухой душевной болью. Как ей, наверно, было плохо, горько и одиноко, если она продавала свой тяжелый, поистине рабский труд, за смятые рубли!
Но вернемся к стирке. Как только залитая в чан вода доходила до кипения, в нее бросалась натертая на терке стружка хозяйственного мыла и стиральная сода. Все тщательно перемешивалось. В бурлящую жидкость голубовато-серого цвета (по виду точь-в-точь такую же, как вода в котловине пятигорского Провала, за осмотр которого небезызвестный Остап Бендер надумал брать плату, что «бурлила» пузырьками газа и обильно удобрялась воркующими голубями) клалось белье. Оно «варилось» долго. Периодически перемешивалось, словно суп, скалкой.
Когда белье было как следует выкипячено, его полоскали в воде, налитой в корыто, затем сильно отжимали, непременно синили и крахмалили. Затем вешали на растянутые по всему двору веревки. Когда стирка высыхала, то вещи, одеревеневшее от крахмала, снимали и складывали в стопку до дальнейшей обработки.
А обрабатывались они «сладкой парочкой» — рубелем и качалкой. Рубель представлял собой длинный брусок, одна сторона которого была вырезана в виде следующих друг за другом треугольников. На него клалась вещь, по которой проходилась качалка, напоминающая обычную скалку.
Умягченные таким образом крупные вещи (простыни, пододеяльники, скатерти) затем брались двумя людьми за концы и, вытягивались, выравниваясь. Затем белье брызгали, элементарно набрав в рот воду из кружки, сворачивали валиками, подготавливая к глажке.
Глажка тоже была непростым делом. До электрических утюгов использовались тяжелые железные, полые внутри, в которые закладывались тлеющие угли. Впрочем, у нас дома уже была новинка со шнуром.
Я уже училась в школе, когда папа с гордостью привез домой первую стиральную машину. Синюю, с красной нашлепкой, на которой было выбито «РевТруд». В нее наливалась подогретая вода, насыпался порошок, закрывалась крышка, и… свершалось священнодействие. Когда положенное время лопасти, расположенные в днище, прокручивали воду, машина останавливалась. Вещи по одному вынимали из емкости и отжимали, пропуская через два валика, управляемого механической ручкой.
Много лет спустя «РевТруд» заменила «Сибирь» в двумя баками. В одном стирали, в другом центрифуга отжимала. Правда, для того, чтоб все шло нормально, чтоб машина не рычала и не тряслась как в лихорадке, требовалось уложить в отжимный бачок все очень аккуратно, заполнив плотно доверху.
С современными машинами мы познакомились уже здесь, в 90-х. И когда стал вопрос о покупке, то выбор пал на модель с боковой загрузкой, напоминающий поистине фантастическую немецкую игрушку, которая была в детстве у моей сестры.
Помню, как поначалу меня умиляло то, что виделось через стеклянное окно. Наблюдение за процессом стирки доставляло истинное удовольствие. Но ко всему хорошему привыкаешь быстро. И теперь, не задумываясь, забрасываю вещи в стиралку, которая экономит не только время, но и спасает руки. Что же касается глажки, то специальные вещества, добавляемые в машину, делают эту работу быстрой и легкой. Да и гладить обязательно далеко не все.
2000-2018