«Подвиг» — он от слова «подвигать».
Слабых — к цели, к мужеству — отставших.
Поднимать упавших и уставших.
Подвигать — погасших зажигать.
Мне трудно сегодня вспомнить, кому принадлежат эти строки. Как трудно и ручаться за порядок слов в них. Могу только сказать, что они вынырнули откуда-то из глубины памяти, едва я задумала писать о Януше Корчаке. И это было неспроста. Ведь все глаголы в этом четверостишии — яркая характеристика его жизни и деятельности. Этот человек только и делал, что помогал, поднимал, подвигал, ставил на ноги сотни людей, совершая ежедневный подвиг в течение всей своей жизни, где последний, ни с чем несравнимый по нравственной силе поступок, прозвучал мощным финальным аккордом.
Согласитесь, что шагнуть добровольно в газовую камеру, отклонив возможность выжить без каких-либо унизительных условий, напрочь уничтожающих человеческую личность, — дано далеко не каждому. А ведь он поступил именно так, скрасив последние минуты земного существования своим маленьким воспитанникам.
Корчак – не фамилия. Это псевдоним, принадлежащий Генриху Гольдшмиту, известному врачу, педагогу, писателю и общественному деятелю, родившемуся 22 июля 1878 года в семье польских евреев.
Его дед (врач) и отец (адвокат) занимали определенное положение в варшавском обществе. Оба были не чужды писательству. Дед сотрудничал в газете «Ха-Маггид», а отец имел ряд трудов по юриспруденции.
Когда Генрих был подростком, его папа тяжело и безнадежно заболел. Это наложило соответствующий отпечаток на душу мальчика. А потому, по окончании гимназии, он решил пойти по стопам деда, тем более что его первые литературные попытки окончились неудачей: «Что ж, буду не писателем, а врачом. Ведь литература — это лишь слова, а медицина дела.»
Но оказалось, что эти поприща вполне совместимы. Обучаясь на медицинском факультете варшавского университета, он не оставлял занятий литературой. Так со студенческих лет в Корчаке слились воедино два человека: Корчак-врач и Корчак-писатель, давшие миру Великого Педагога, подарившего свое сердце детям. Да не просто детям, а тем, кто был обделен судьбой, а потому особо нуждался в заботе и ласке.
По понятиям этого человека, в каждом заложено доброе начало, поэтому внимание, ласка, теплота и участие способны совершить чудо, отогреть очерствевшее сердце.
Свой уникальный талант педагога Корчак сумел реализовать в организованном им еврейском «Доме сирот», которым руководил весь период существования этого заведения, начиная с 1912 года.
В его «Доме» уже тогда существовало самоуправление и товарищеский суд, решения которого принимались безоговорочно, без обсуждения как воспитанниками, так и воспитателями, то есть имело место то, что много лет спустя мы встретим у Макаренко, Сухомлинского и других советских педагогов.
Это было интересно, ново и оправдывало себя настолько, что в 1919 году Корчак был приглашен участвовать в организации ещё одного приюта «Нашего дома», уже для польских детей.
Шли годы. Популярность Корчака росла, поле его деятельности расширялось, а вместе с этим увеличивался и перечень обязанностей, которые он добровольно взвалил на свои плечи.
Так в начале 30-х годов, кроме руководства двумя приютами, этот человек работал в интернате, готовящем учителей для подобных заведений, читал лекции в «Свободном училище», на семинарах для преподавателей иудаизма и воспитателей детских садов от организации «Тарбут», давал консультации в окружном варшавском суде по делам малолетних преступников, вел рецензирование медицинских статей в немецких и французских журналах, редактировал детский еженедельник и выступал по радио с «Беседами старого доктора». А еще писал прекрасные книги для детей и взрослых.
Может быть, «Детей улицы» и «Мосек, Иосек и Срулей» знают не все, но знаменитого на весь мир «Короля Матиуша Первого» прочел непременно каждый.
Помню, что именно с этой книги началось мое знакомство с удивительным писателем. И в памяти навсегда осталась красочная суперобложка, с которой смотрел мальчик с недетским выражением грустных глаз.
Однако прошли годы, прежде чем я сумела по-настоящему оценить это произведение и понять до конца причину этой грусти. Разве мог этот большеглазый ребенок вынести на плечах ношу, которая, как показали события уже наших дней, не всегда под силу и солидным государственным мужам!
Спрашивается, в чем секрет творческой удачи Корчака? Прежде всего, в оценке ребенка как полноценной самостоятельной личности.
«Ребенок превосходит нас силой чувств, — писал Корчак в книге «Как любить ребенка». — В области интеллекта он, по меньшей мере, равен нам. Ему не достает лишь «опыта». И поэтому надо подниматься до них (детей — Т.Я.) чувств.»
«Подниматься, становиться на цыпочки, тянуться», — продолжает онуже в другом произведении «Когда я снова стану маленьким».
Как ему хотелось, чтобы все взрослые стали его единомышленниками! Поэтому специально для них он писал книги о воспитании, где учил чуткости, терпению, вниманию и доброте, проводя четкую грань между понятиями «добрый» и «добренький», убеждал, что детям для полноценного развития необходимо все то, что имеется у взрослых: театры, клубы, газеты, художественные галереи с их собственными произведениями, лишь с той разницей, что все это должно находиться на более высоком уровне. И поэтому, воплощая свои мечты в жизнь хотя бы частично, он создал печатный орган «Малы Пшегланд», редактируемый и выпускаемый самими детьми.
Говоря о Корчаке, нельзя обойти стороной вопроса о религии, с которой у него были весьма своеобразные отношения. В Бога, в том варианте, который преподносит Тора, он не верил, хотя считал, что существовать без веры человек не может. У каждого в душе должно быть что-то святое. Поэтому для тех, кто ещё не сумел определить состояние своей души, он создал 18 своеобразных молитв, объединив их названием «Один на один с Богом.»
Никогда не отрекаясь от своего еврейства, он в душе чувствовал себя поляком, страстно желавшим независимости страны, и считал, что польские евреи должны ассимилироваться, слившись с другими народами в единую семью. Именно поэтому, преклоняясь перед Герцлем, не сумел принять его идей, изложенных в труде «Еврейское государство. Опыт решения еврейского вопроса», с которым ознакомился на Втором Сионистском конгрессе.
Но жизнь показала несостоятельность его утопических идей. Кровавые погромы, прокатившиеся по Польше в 1918-1919 годах, поколебали взгляды, а явный расцвет антисемитизма после прихода к власти Гитлера в 1933 году, наполнил душу разочарованием и привел к полному низвержению идеалов.
И случилось так, что в нем взяло верх еврейское начало. Он даже стал польским представителем Еврейского агентства (Сохнут), а в 1934 году, по приглашению своих бывших воспитанников, эмигрировавших в Эрец Исраэль и обосновавшихся в кибуце «Эйн Харод», посетил Палестину.
Поездка произвела на Корчака неизгладимое впечатление. Его потрясли «попытки возродить землю, язык, человека, его судьбу и веру». А потому, вернувшись домой, он не мог забыть увиденного.
Ещё одна поездка, через два года, давшая новые удивительные впечатления, породила жгучее желание поселиться надолго на Земле предков.
«Приблизительно в мае еду в Эрец. И именно на год в Иерусалим. Я должен изучить язык, а там — куда пошлют. Я хочу уже сегодня сидеть в маленькой темной комнате с Библией, учебником, словарями иврита… Там самый последний не плюнет в лицо самому лучшему только за то, что он еврей.»
Но все сложилось не так, как планировалось. Обстановка в Европе была настолько накалена, что он не решался покинуть своих воспитанников, боясь, что огонь войны вот-вот перекинется на Польшу. И это случилось в сентябре 1939 года. У Корчака, уже старого больного человека, работы значительно прибавилось. Особенно после того, как возглавляемый им приют был переведен в гетто.
Понимая всю тяжесть лежащей на нем ответственности, Корчак пытался всеми силами облегчить участь своих подопечных, сделать их жизнь, даже в невыносимых условиях, более-менее сносной.
Через своих многочисленных знакомых он добывал продукты и лекарства, организовывал регулярные занятия, и даже способствовал работе драматического кружка, репетировавшего пьесу Р. Тагора «Почта», премьера которой, увы, так и не состоялась…
Несмотря на зверства фашистов, творящиеся у всех на глазах, Корчак не допускал мысли об уничтожении детей. Он боялся лишь того, что после его смерти дети осиротеют во второй раз.
«Последний год, последний месяц или час. Хотелось бы умирать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании. Не знаю, что бы я сказал детям на прощание. Хотелось бы только сказать: «Сами выбирайте свой путь.»
Поэтому незадолго до праздника Песах он повел своих воспитанников на еврейское кладбище, где провел тайную церемонию, заставив их поклясться на Торе, что они будут хорошими евреями и честными людьми.
Его наивная вера в милосердие фашистов по отношению к детям рухнула в тот момент, когда было объявлено, что депортация Дома сирот назначена на 5 августа 1942 года.
Что сказал этот человек детям, отправляясь с ними в последний путь — навсегда останется тайной. Но очевидцы зафиксировали следующий факт. После раскатившихся по гетто двух резких свистков, возвещавших о начале акции, и прозвучавшего приказа: «Всем евреям выходить!», ребята спокойно выстроились в колонну, подняв над головой свое знамя — зеленое полотнище с вышитым цветущим каштаном на одной стороне и Звездой Давида на другой.
Вот как описал это необычное шествие один из свидетелей — Эммануэль Рингельблюм, руководитель подпольного архива варшавского гетто, замученный впоследствии фашистами:
«Это не был обычный марш к вагонам, это был организованный немой протест против бандитизма!
Началось шествие, какого никогда до сих пор не было. Выстроенные четверками дети. Во главе — Корчак с глазами, устремленными вперед, держа двух детей за руки. Даже вспомогательная полиция встала смирно и отдала честь.
Когда немцы увидели Корчака, они спросили: «Кто этот человек?» Я не мог больше выдержать — слезы хлынули из моих глаз, и я закрыл лицо руками».
Рассказывают, что при погрузке в вагоны на станции комендант узнал в человеке, идущем впереди колонны, писателя, чьими книгами зачитывался в детстве, и предложил ему остаться. На что последовал вопрос: «А дети?»
— Невозможно. Дети поедут.
— Вы ошибаетесь, — крикнул Доктор. — Дети прежде всего!
И захлопнул за собой дверь вагона, понимая, что сейчас, как никогда, он нужен этим мальчишкам и девчонкам, которых до последней минуты отвлекал их мысли от неотвратимой гибели: шутил, рассказывал сказки, принимая на себя страдания двухсот доверившихся ему детей.
Так и перешагнул этот Доктор на 65-ом году жизни порог газовой камеры, следуя своему кредо: до последней минуты делать горе мира менее безысходным, ибо в противном случае жизнь не имеет смысла.
С этого страшного дня прошло более полувека, а история Доктора, облетевшая мир после войны, жива и сегодня.
В Варшаве и ныне существует Наш Дом, которым руководят верные последователи Великого Педагога. Там по-прежнему празднуют праздники, которых нет нигде больше на свете: День Первого Снега, Праздник Самого Длинного Дня, когда можно не спать всю ночь, и другие, выдуманные этим неутомимым фантазером.
А ещё он живет в стихах и прозе, граните и мраморе, в барельефе на мемориальной доске с надписью на пяти языках (в том числе и иврите), находящейся на стене дома, где он жил. Там в любое время года обычно лежат красные гвоздики, кажущиеся издалека горячими каплями крови.
Приносят люди цветы и на еврейское кладбище Варшавы, где, за отсутствием могилы, поставлен кенотаф.
1993-2018
Этому замечательному человеку Ал. Галич посвятил «Кадиш» (Кадиш -еврейская молитва по ушелшим в мир иной)
Хочется процитировать Гете:»Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем-колени.»